Приехать в больницу с утра я не смог. Задержали редакционные дела — ох уж эта предновогодняя горячка! Пришлось перешерстить весь запас материалов и по быстрому скроить две страницы — «Домашняя энциклопедия» и «Любовь».
В отделении я появился ближе к одиннадцати и сразу разыскал Игоря Алексеевича.
— Что-нибудь прояснилось? — спросил я, пожимая его потную руку.
— Да, — вздохнул он. — Похоже, у Сташиной, помимо язвы желудка, серьезные проблемы с печенью… Сегодня я выпишу ее домой. Менять повязки можно и в поликлинике или самостоятельно, но после Нового года Сташину просто необходимо госпитализировать в онкологию на обследование.
Я слушал его с чувством нарастающей тревоги.
— Но почему в онкологию? Не хотите ли вы сказать, что…
Игорь Алексеевич коснулся моей руки, потер указательным пальцем свои припухшие веки и, глядя мне в глаза, грустно произнес:
— Сомнений почти никаких нет — Сташина онкологически больная. Это подтверждают результаты анализов и осмотров врачей. В общем, бить в набат, наверное, не стоит, но ложится в больницу необходимо. И безо всяких промедлений! Вы меня понимаете?
Я согласно кивнул.
— Сейчас я подготовлю все необходимые документы, — прибавил доктор и снова потер свои красноватые веки. — И вы заберете Сташину домой… Или пусть лучше родители заберут?
— Я сам заберу ее, — губы слушались меня плохо, ныло в груди от нехороших предчувствий. — Можно я воспользуюсь вашим телефоном? Позвоню на работу, чтобы прислали машину.
— Конечно, конечно! — разрешил Игорь Алексеевич. И, усевшись за стол, открыл историю болезни Маши. Ему необходимо было подготовить выписки.
Ослабевшую, исхудалую, но веселую Машу, мы с Сергеем отвезли к ней домой. Мне пришлось возвращаться в редакцию — ждали дела, но я пообещал, что через пару часов приеду опять.
Выло около семнадцати, когда я, груженный сумками, вошел в Машину квартиру. Она занималась стиркой.
— Ты что, с ума сошла? — набросился я на нее, увидев целый ворох приготовленного к стирке белья.
— Нужно же все это привести в порядок! — оправдывалась Маша, виновато улыбаясь. — И потом я не такая уж и больная!
Я снял куртку, закатал рукава и оттеснил ее от стиральной машины.
— Сделаю все сам! А ты — марш в постель! Полежи.
— Да нет же! — сопротивлялась Маша. — Стирать вовсе не трудно, это же не вручную. Ты лучше помогай развешивать белье. А то мне с одной рукой не управиться.
Мы провели стирку вдвоем. Потом я заставил Машу прилечь на диван, а сам принялся за стряпню. Зная, что Маше нужно диетическое питание, приготовил легкий куриный суп с лапшой, жиденькое картофельное пюре и паровые котлеты.
Кушала Маша чрезвычайно плохо, неохотно. Похлебала немного супа, съела ложку картошки и котлетку.
— Теперь бы кофейку! — отложив вилку, она посмотрела на меня с заискивающей улыбкой. — Так хочется…
— Врачи не рекомендовали кофе, — напомнил я.
Маша недовольно наморщила лоб, но настаивать не стала.
— Поможешь мне помыться? — попросила, когда и я закончил ужин.
— Конечно. Сейчас приготовлю ванну и раздену тебя, — я поднялся из-за стола, поцеловал Машу и пошел готовить ей купель.
Пока ванна заполнялась водой, убрал грязную посуду и принялся снимать с Маши одежды. Увидев ее обнаженную, я ужаснулся: это было тело человека, находящегося на грани истощения. Выпирающие ключицы, ввалившийся живот, синие ребра, тоненькие, как стебельки, ноги… Как можно так исхудать за каких-то две недели?
Маша стояла на пороге ванной комнаты и молча наблюдала за мной, пока я осматривал ее.
— Я стала некрасивой, — грустно произнесла она, проводя рукой по иссохшей, пожелтевшей груди. И вдруг, обхватив меня за шею руками, с мольбой в голосе горячо прошептала: — Не разлюби меня, Ванечка! Я быстро восстановлю силы, стану прежней!
У меня на глаза навернулись слезы. Но я взял себя в руки и почти весело пробасил:
— Знаю! Подлечим твою язву, и я опять буду вынужден иметь дело с милой толстушкой!
В Машиных глазах вспыхнули искорки озорства.
— Это я-то толстушка? Как у тебя язык поворачивается обо мне такое говорить? Как тебе не стыдно?
— Ну, может, и не толстушка, — включившись в игру, уступил я. — Но задница у вас, сударыня, простите, что скажу, была довольно таки громоздкой.
— Да это же ни что иное, как поклеп! — понарошку возмутилась Маша. — Я, конечно, была в теле, не скрою, но вполне изящной.
Я подхватил ее на руки и закружил по прихожей. Маша, вцепившись в мою шею, визжала и звонко смеялась.
Мыл я ее долго и старательно, заботясь о том, чтобы не намочить повязки, прикрывающие швы на плече.
Потом высушил феном волосы и, обрядив в ночную рубашку, уложил на диван смотреть телевизор.
— Отдохни после ванны, солнышко! — попросил я и ускользнул на кухню готовить слабенький чай с медом.
Когда я возвратился в гостиную с подносом в руках. Маша лежала навзничь, ее лицо искажала гримаса боли.
— Тебе плохо? — я растерянно опустился перед ней на колени и, не зная, что делать, начал развязывать на груди тесемки ночной рубашки.
— Вот тут что-то жжет! — она положила мою руку себе на живот. — Справа. У меня в сумочке есть но-шпа, дай мне, пожалуйста.
— Сейчас вызову «скорую»! — я кинулся к тумбочке, на которой покоился телефонный аппарат.
— Не надо! Прошу тебя! — остановила меня Маша. — Скоро боль утихнет. Это не в первый раз.
Я дал ей таблетки, она запила их теплым чаем. И действительно, через несколько минут Маше стало гораздо лучше, она блаженно заулыбалась.
Естественно, я остался у нее до утра, предупредив но телефону домашних, что мне необходимо решить кой-какие неотложные дела, при этом намекнув на перспективу получения хорошего гонорара.
Спала Маша плохо. Металась, порывалась вставать, что-то бессвязно лепетала. Ее бросало то в жар, то в холод. Постель пропиталась прохладным липким потом. Лишь под утро Маша успокоилась и тихо посапывала, уткнувшись носиком в мое плечо.
Растревоженный ее состоянием, я не сомкнул глаз до рассвета. Бедная девочка! Она действительно серьезно больна, ее нужно немедленно лечить, как следует лечить!
Утром, стараясь не шуметь, я сполз с кровати и на цыпочках ушел в ванную умываться и бриться. Потом сел попить чаю на кухне. Пока он заваривался, я курил, недовольно поглядывая в окно на очередное отступление зимы. Снег опять подтаял, над городом висела пелена серого, грязного тумана. Тоскливо кряхтели автомобили, высматривая себе путь посоловелыми глазами.
Вскоре на кухню зашла Маша и, обняв меня за шею холодными руками, присела рядом на стул. Ночные метания усилили отпечаток усталости на ее лице.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
