Далее защитник остановился на биографических данных Емельянова: до 1939 г. в органах НКВД не работал, был рабочим, окончил Азербайджанский индустриальный институт, после чего работал на железной дороге. В 1938 г. перешел на партийную работу — был избран первым секретарём Дзержинского райкома г. Баку, а 28 марта 1939г. был назначен народным комиссаром внутренних дел Азербайджанской ССР. Емельянов фактически не имел опыта ни партийной, ни чекистской работы. Он слепо верил Багирову и полагался на тех, кого Багиров оставил в аппарате АзНКВД. Не выполнять преступные приказы Багирова у Емельянова не хватило гражданского мужества. Он боялся попасть в положение тех, с кем Багиров расправлялся, примиренчески относился к творившимся беззаконию и произволу, сжился с этим и сам в «последующем допустил ряд преступлений», сказал защитник. Тем не менее, Гринёв считал, что Емельянову необоснованно вменено обвинение в измене Родине, поскольку его подзащитный в изменнической группе не состоял, умысла на совершение этого преступления у него не было.
Защитник просил также учесть, что агентурная разработка в отношении жены Г.К. Орджоникидзе — З.Г. Орджоникидзе, или «Своенравной», как она была обозначена в этой разработке, осуществлялась не по инициативе Емельянова, а по указанию, полученному из Москвы. Он просил принять во внимание и следующие обстоятельства: у Емельянова не было цели истреблять советские и партийные кадры — он лишь выполнял волю и распоряжения Багирова; его помощники были недобросовестными работниками; по делам, к которым имел отношение Емельянов, не наступило столь тяжких последствий, как по другим делам, исследованным в ходе судебного разбирательства. С учётом всех этих обстоятельств адвокат просил не лишать Емельянова жизни.
Адвокатам, защищавшим подсудимых, нелегко было найти какие-то обстоятельства, смягчающие ответственность их подзащитных. Все они, и к этому имелись все основания, обращали внимание суда на ту обстановку в стране, которая сложилась в 1937–1938 гг., с чем каждый из подсудимых не мог не считаться. Оспаривая частично квалификацию содеянного подсудимыми, защитники, вместе с тем, не отрицали того, что их подзащитные имели самое непосредственное отношение к уничтожению не только неугодных Багирову людей, но и многих тех, кто никогда, никакого отношения непосредственно к Багирову не имел. Это оспаривать действительно было невозможно.
Но вместе с тем прозвучало неубедительно утверждение государственного обвинителя, что подсудимые изменили Родине.
После окончания судебных прений председательствующий предоставил подсудимым последнее слово. Первым его произнёс Багиров. Заключительные фразы его последнего слова произвели определённое впечатление на присутствовавших в зале судебного заседания. Он заявил: «[…] Я ещё раз заявляю, что несу полную ответственность за всё, что было совершено в Азербайджане, за уничтожение невиновных людей, за невинно пролитую кровь. За эти преступления меня мало расстрелять, меня следует четвертовать».
Багиров указал, что его первая и самая тяжкая вина заключается в том, что он не разоблачил Берию, доверял ему, работал с ним. Однако Багиров сослался на то, что он и не мог разоблачить Берию, видя, как к нему относится Сталин. Багиров признал, что в своих докладах, выступлениях на собраниях, активах, съездах давал установки, на основании которых затем производились массовые аресты. Фактически поощрял разгул беззакония, направлял Сталину письма и телеграммы, в которых просил санкции на арест большого количества людей, заявил Багиров. Не отрицал он и того, что на имя Берии посылал письма с просьбой рассмотреть то или иное дело на Особом совещании, поскольку эти дела не могли быть в то время рассмотрены судом, так как обвиняемые, сначала признававшие себя виновными, и свидетели, изобличавшие их в совершении тяжких преступлений, от своих показаний отказались.
Багиров отрицал своё участие в избиении арестованных, он утверждал, что он лишь в 5–6 случаях участвовал в допросах арестованных.
Как заявил в заключение Багиров, его погубило, помимо личных отрицательных качеств характера, то, что он находился под сильным влиянием Сталина, который не терпел самых малейших возражений. Культ личности Сталина, сказал Багиров, принёс большой вред всему народу, а его, Багирова, привёл на скамью подсудимых. Однако он утверждал, что интересы советского государства никогда не предавал, изменником не был, как не был и врагом Коммунистической партии и советского народа.
Конечно, сейчас это не вызывает никаких сомнений — зловещая роль Сталина в насаждении беззакония во всей стране очевидна. Действительно, абсолютное большинство руководителей не смели ни в чём возражать Сталину. Если же кто-то и пытался сделать это, его ждала неминуемая смерть. Примеров тому достаточно. Багиров не относился к категории руководителей, которые могли бы в чём-то возразить Сталину. Напротив, произвол и беззаконие Багиров использовал в своих корыстных целях, что позволило ему расправиться с теми, кто выступал или кто, по его мнению, мог выступить против него. В ходе судебного разбирательства было убедительно доказано, что Багиров во многих случаях являлся инициатором ареста видных работников Азербайджана. Поэтому невольно приходишь к выводу, что резкая оценка своих действий, которую Багиров дал в последнем слове, явилась не следствием осознания тяжести содеянного, а стремлением произвести благоприятное впечатление на публику, попытаться убедить присутствовавших в зале судебного заседания в том, что у него сохранились какие-то общечеловеческие качества. В это трудно поверить, узнав, сколько ни в чём невиновных людей погибло по воле Багирова.
Подсудимый Борщев в своём последнем слове заявил, что не был участником заговорщицкой группы и изменником Родины, борьбу против партии и народа не вёл, о преступном прошлом Берии и Багирова не знал. С 19 лет работал в органах Ч.К. В 1920 г. совершил нехороший проступок, за что был наказан, и с тех пор работал добросовестно, до 1937 г. законность не нарушал. Борщев признал, что в творившемся беззаконии, была и его вина, но он поступал в соответствии с указаниями наркома внутренних дел республики Сумбатова. Именно Сумбатов, возвратившись из Москвы, дал установку о применении репрессий к арестованным. Работники прокуратуры против этого не возражали. Об избиениях арестованных хорошо знал Багиров, который сам участвовал в допросах арестованных. В то время не выполнить указаний Багирова было невозможно. Багиров не терпел никаких возражений, он постоянно ссылался на Сталина.
В заключение Борщев признал «полное соучастие по конкретным делам в части извращенных методов ведения следствия», но заговорщиком и изменником Родины не был. Он просил сохранить ему жизнь.
Маркарян в последнем слове отрицал свою причастность к заговорщицкой группе, считая, что его искусственно соединили с группой Багирова. Отрицал избиение арестованных. Участвовал в фальсификации дел, но «это было без какого-либо умысла». По указанию Багирова, направлял большое количество дел на рассмотрение Особого совещания. В результате необоснованно было репрессировано большое число невиновных людей. В «Алибайрамлинском деле» его участие выразилось лишь в том, что он осуществлял некоторые следственные действия. Признал себя виновным в том, что, подписывая документы о направлении дел на рассмотрение Особого совещания, не знакомился с материалами. Судебный процесс открыл ему глаза на многое, он увидел подлинное лицо Багирова, понял, насколько был политически слеп, насколько потерял бдительность. Врагом Советской власти не был. Просил при назначении наказания учесть его возраст и плохое состояние здоровья. Любой приговор в отношении его будет считать справедливым, заявил Маркарян.
Григорян в своём последнем слове отрицал близость к Берии, о чём, по его мнению, свидетельствует тот факт, что от должности министра внутренних дел Армянской ССР его освободили в то время, когда Министром внутренних дел СССР был Берия. Не был он близок и к Багирову, не знал о вражеских замыслах Берии и Багирова. Как и все, в 1937–1938 гг. был обманут, все были ориентированы на вскрытие повстанческих организаций, на разоблачение врагов народа. Именно этого требовал Багиров.
Григорян также заявил: «Сумбатов и Раев вместе с Багировым обходили кабинеты следователей и давали указания об избиении арестованных, о получении от них показаний о якобы готовившихся террористических актах в отношении Багирова».
В заключение Григорян, признав себя виновным лишь в том, что являлся орудием в руках врагов, просил сохранить ему жизнь.
Самым коротким было последнее слово Атакишиева. Он не отрицал свою причастность к ряду следственных дел, по которым были осуждены невиновные люди, подписывал по этим делам соответствующие документы, но всё это он делал, «подчиняясь сидящим на скамье подсудимых». Просил сохранить ему жизнь.
