— они сказали ей, что она больше не член их семьи. Она была от-лу-че-на. Ее отец сказал, что она — убийца, ничем не отличающаяся от Каина из книги Бытия, и велел ей идти туда, куда пошел Каин, — на восток от Эдема. Но Траверс, штат Джорджия, не был Эдемом для Эллен, даже близко не был, и она не пошла на восток. Она пошла на север. Проработала десять лет работах, связанных с физическим трудом, и оказалась здесь, в колледже.
Холли сидит молча, глядя на спицы. Ей приходит в голову, что по сравнению с Эллен Краслоу ей было не так уж плохо. Майк Стердевант травил ее, обзывая Джибба-Джиббой, но он не насиловал ее.
— Она не рассказала мне всё за раз. Это выходило кусками. Кроме последней части, про изнасилование и аборт. Это она рассказала всё сразу. Она все время смотрела в пол. Ее голос пару раз срывался, но она не плакала. Мы были в той прачечной возле офиса, совсем одни. Когда она закончила, я положила два пальца под ее подбородок и сказала: "Посмотри на меня, девочка", и она посмотрела. Я сказала: "Иногда Бог в этой жизни заранее требует платы, и ты заплатила высокую цену. Теперь у тебя будет хорошая жизнь. Благословенная жизнь". Вот тогда она заплакала. Вот, возьмите салфетку.
Пока Холли не берет ее и не вытирает глаза, она не осознает, что сама плачет.
— Надеюсь, я была права насчет этого, — говорит Имани. — Надеюсь, что где бы она ни была, ей хорошо. Но я не знаю. Чтобы она уехала так внезапно, как она это сделала... — Она качает головой. — Я просто не знаю. Женщина, которая пришла за ее вещами — одеждой, ноутбуком, маленьким телевизором, керамическими птичками и подобным, — сказала, что Эллен возвращается в Джорджию, и мне это не показалось правильным. Не то чтобы возвращение на юг означало возвращение домой, Джорджия гораздо больше, чем один маленький засранный городишко, прошу прощения за мой французский. Та женщина, кажется, сказала что-то про Атланту.
— Какая женщина? — спрашивает Холли. Все её внутренние огоньки вспыхивают.
— Не могу вспомнить ее имя — Диккенс, Диксон, что-то такое, — но она показалась нормальной. — Что-то в выражении лица Холли беспокоит Имани. — А почему бы и нет? Я подошла к ней, когда увидела, что она ходит туда-сюда, и она была достаточно дружелюбна. Сказала, что знает Эллен по колледжу, и у нее есть ее ключи. Я узнала счастливую кроличью лапку, которую Эллен держала на своем брелоке.
— А эта женщина вела фургон? С синей полосой внизу по бокам?
Холли уверена, что ответ будет положительным, но она разочарована.
— Нет, небольшой универсал. Я не знаю марку, но Ярд бы узнал, он же работает на штрафстоянке и всё такое. И он был здесь. Стоял на крыльце, когда я подошла, просто чтобы убедиться, что всё в порядке. Я что-то сделала не так?
— Нет, — говорит Холли, и это действительно так. Имани никак не могла знать. Тем более, что Холли и сама не до конца уверена, что с несчастной Эллен Краслоу случилось очередное несчастье. — Когда эта женщина пришла?
— Ну, блин. Прошло уже столько времени, но, кажется, после Дня Благодарения и перед Рождеством. У нас как раз выпал первый настоящий снег, я помню это, но вам это, наверное, ничем не поможет.
— Как она выглядела?
— Старая, — говорит Имани. — Старше меня, наверное, лет на десять, а мне уже за семьдесят. И белая.
— Вы бы узнали ее, если бы увидели снова?
— Возможно, — говорит Имани с сомнением.
Холли дает ей одну из визитных карточек "Найдем и сохраним" и просит, чтобы ее муж позвонил ей, если он вспомнит, что это была за машина.
— Я даже помогла ей вынести ноутбук и кое-что из одежды, — говорит Имани. — Видно было, что бедной старушке больно. Она сказала, что нет, но я распознаю радикулит невооруженным взглядом.
27 марта 2021 года
Когда Барбара, раскрасневшаяся и сияющая после двухмильной велосипедной прогулки, подъезжает к викторианскому дому старой поэтессы на Ридж-роуд, Мари Дюшан сидит на диване с Оливией. Мари выглядит обеспокоенной. Оливия выглядит расстроенной. Барбара, вероятно, выглядит озадаченной, потому что именно так она себя и чувствует. Ей трудно представить, за что Оливия считает нужным извиняться.
Мари говорит первой.
— Я ее поддержала и отнесла конверт в "Федерал Экспресс". Так что если хотите кого-то обвинить, обвиняйте меня.
— Это абсурд, — говорит Оливия. — Я допустила ошибку. Я просто не знала... и кто знает, может, тебе это понравится... но в любом случае у меня не было права делать то, что я сделала, без твоего разрешения. Это было недопустимо.
— Я не понимаю, — говорит Барбара, расстегивая пальто. — Что вы сделали?
Обе женщины — одна в расцвете сил, другая — сморщенная кукла, которой скоро исполнится сто лет, — смотрят друг на друга, а затем снова на Барбару.
— Премия Пенли, — говорит Оливия, ее рот дрожит и втягивается внутрь, что всегда напоминает Барбаре старомодный кошелек на веревочке.
— Я не знаю, что это такое, — говорит Барбара, еще более озадаченная, чем прежде.
— Полное название — "Премия Пенли для молодых поэтов". Ее совместно спонсируют нью-йоркские издательства, известные как "Большая пятерка"[92]. Я не удивлена, что ты не знаешь о ней, ведь ты по сути самоучка и не читаешь писательских журналов. Да и зачем тебе, когда нет рынка оплаты труда за поэзию? Но большинство преподавателей английского языка на курсах по писательскому мастерству знают о ней так же, как они знают о премии "Новые голоса" или о премии "Молодые львы" за художественную прозу. Премия Пенли открывается для подачи заявок каждый год первого марта. Они получают тысячи заявок, и ответ приходит быстро. Потому что большинство заявок — это ужасные вещи о луне и июне[93], полагаю.
Теперь Барбара понимает.
— Вы... что? Отправили им несколько моих стихотворений?
Мари и Оливия обмениваются взглядами. Барбара молода, но она способна разглядеть вину в чужих глазах.
— Сколько?
— Семь, — отвечает Оливия. — Коротких. По правилам, не более двух тысяч слов. Я была так впечатлена твоей работой... ее гневом... ее ужасом... что... — Похоже, она не знает, как продолжить.
Мари
