Наконец, юноши встали из-за стола, попрощались с учителем и начали выходить за дверь, о чем-то тихо смеясь и в шутку перепихиваясь между собой.
"Как дети, - снова подумал Марохей. - В точности, как мои дети..."
Уззииль дождался, когда все ученики покинули комнату, откнулся на спинку скамьи, запрокинул голову и закрыл глаза. Для начала ему требовалось хотя бы несколько минут для отдыха.
Еще глубже обозначились при свете лампы морщины на немолодом лице Уззиился, сиреневые тени разлились под глазами учителя.
"А вдруг Уззииль тоже не уцелеет в тринадцатый день? - со страхом подумал Мардохей. - Кто знает, сколько негодяев набросится на его дом, мечтая о грабаже и легкой поживе? А сколько других иудейских домов сгорит в этот день со всем нажитым добром? И мы ничего не можем сделать, кроме как сделать заповеди своим щитом..."
- Ты хотел о чем-то поговорить со мной? - спросил Уззииль, не поднимая глаз. - Можно пока я так посижу, Мардохей, я ведь все равно тебя вижу... Знаешь, что-то теперь у меня к вечеру стали сильно болеть глаза.
- Видишь?.. - эхом отозвался Мардохей.
- Да, вижу, ты сильно похудел в последнее время, Мардохей. Прежде ты никогда не был таким. Что и говорить, всякий человек, рожденный женой, скуден днями, и лишь скорбями богат. Все мы сейчас живем в страхе и готовимся к неизбежной беде. Но ты, Мардохей, так извелся, что мне на тебя страшно смотреть.
- Это правда, - сказал Мардохей, и глаза его непроизвольно увлажнились.
Хорошо, что Уззииль сейчас на него не смотрел, и можно было спокойно, без смущения, вытереть глаза тыльной стороной ладони.
- Каждый день я думаю о том, что из-за меня одного может погибнуть столько невиновных людей. - со вздохом признался Мардохей. - Я никому не говорил, Уззииль, и ты тоже, наверное, не знаешь, что ведь это меня, лишь меня одного невзлюбил сначала Аман Вугеянин за то, что я не кланялся ему на воротах... И как я мог кланяться тому, кто злословил и хотел поставить себя выше нашего Бога? Но я не думал, что из-за меня одного, визирь задумает и всех других погубить! Пусть бы лучше меня одного повесили на дереве, но чтобы все осталось, как прежде, а вас бы всех оставили в покое!
- Царский указ нельзя отменить - все, кто привык грабить и убивать, все равно в этот день поднимут на нас свои мечи, раз на то есть царское позволение. А таких людей много, Мардохей, очень много, больше, чем праведников.
- И все праведники пострадают из-за меня! Но в чем я виноват? Скажи, Уззииль, в чем моя вина, может быть, я чего-то не понимаю?
Уззиль помолчал, молча пожевал губами - губы его сейчас тоже казались твердыми, омертвелыми.
- Помнишь ли ты историю Корея, из времен Моисеевых? Из тех времен, когда пророк сорок лет водил по пустыне свой народ? - спросил он, наконец, приоткрывая один глаз.
- Нет, - признался Мардохей.
- Корей, сын Ицгара, весьма согрешил, восстав на Моисея, и с ним ещё двести пятьдесят человек из начальников общества. Они рассердились, что Моисей и Аарон посчитали себя святыми и напрямую беседовали с Богом, позабыв, что Господь сам их избрал и доверил им свои заповеди. Но когда Господь в гневе захотел истребить Корея и других заговорщиков с лица земли, Моисей взмолился, вот точно также, как и ты сейчас: неужто один человек согрешил, а Ты накажешь все общество? И тогда Господь послушался Моисея, и приказал всем отступить от жилища Корея и других гордецов, чтобы виновных наказать, а остальных - пощадить... Вот и я, Мардохей, каждый день молюсь теперь за то, чтобы не гневался Господь на всех нас без разобра, а отделил праведных от тех, кто и впрямь должен пострадать.
- Я должен пострадать! - воскликнул Мардохей.
- Но разве ты это назначаешь? Ты лишь можешь попросить, но ведь не каждого Он ещё будет слушать...
Уззииль замолчал. Чувствовалось, что он сильно устал после такой длинной речи, и ему требовалась передышка. Мардохей тоже теперь молчал в недоумении - до него почему-то никак не доходил смысл только что услышанных слов. Главное, он и теперь никак не мог понять - осуждает его сейчас Уззииль, или все же прощает?
- Вот ты назвал Корея гордецом, - осторожно уточнил Мардохей. - Да, все так и есть. И в каждом из нас есть много гордости. Но клянусь, вовсе не по городости и не по тщеславию я не поклонялся тщеславному Аману - я бы каждый день охотно лобызал следы его ног для спасения Израиля! Но не мог я воздавать славу этому человеку выше славы Божией, как он от меня требовал, и только потому мне пришлось ему воспротивиться. Ты мне хоть веришь, Уззииль?
- Верю, - сказал Уззииль и теперь открыл оба глаза, внимательно поглядел на Мардохея. - Верю, что тогда ты вел себя не по гордости и не осуждаю тебя - я бы и сам, должно быть, точно также повел себя на твоем месте. Но вот теперь, Мардохей, в тебе разгорелось чересчур большое тщеславие. Уж не от него ли ты, сын Иаира, и таешь теперь, как восковая свеча?
- Но... что ты хочешь сказать?
- А как же иначе, если не тщеславием назвать твои мысли, будто бы из-за тебя одного устроил нам всем Господь такое тяжкое испытание? Не слишком много ли ты на себя берешь, Мардохей? - непривычно возвысил слабый голос Уззииль. - Разве не все мы за что-то провинились перед Господом, если Он хочет снова проверить нашу крепость? При чем здесь ты, Мардохей, и при чем тут Аман? Любой другой мог бы оказаться тем человеком, через кого Господь решил осуществить возмездие и выполнить все свои предсказания. Разве не Он сказал ещё много лет назад Моисею, что за нашу неправедность рассет нас между чужими народами, и обнажит свой меч, и будет замля наша пуста, а города наши - разрушены? И разве Он не пообещал послать тем, кто поселится в землях врагов, такую робость в сердца, чтобы и шум колеблющегося листа гнал нас прочь и вводил в дрожь, пока мы не признаемся, наконец-то, в своих беззакониях и в беззакониях своих отцов? Почему же ты думаешь, что все идет от тебя одного, гордец?
- Да, я все понял, - сказал Мардохей и поднялся со скамьи. - Спасибо тебе, Уззииль, мне пора домой, к моим детям.
- Нет, ты ещё не все понял, - устало покачал головой Уззииль, и глаза его теперь снова закрывались помимо его воли. - Разве по силам ли кому-нибудь из людей понять все, что Он задумал? Эх, ты, сын Иаира...
Когда Мардохей вышел на улицу, было уже совсем темно и крупные звезды, рассеянные по небесам, светились совсем близко над большим, уснувшим городом.
Сбросить гордость с себя труднее, чем грязную, износившуюся одежду но теперь Мардохей был чист! Каким-то образом он оставил все свои сомнения в маленькой комнатке Уззииля, а теперь вдруг разом успокоился и даже захотел спать - он ведь уже которую ночь...
4.
...проводил без сна и покоя.
Артаксеркс Великий долго ворочался на своем ложе, но так и не смог заснуть ночью после разговора с Фемистоклом.
Снова измена и предательство. Его лучший друг и почти что брат, Аман Вугеянин тоже оказался предателем, продавшим царя за лишний мешок серебра. Так было, есть и будет. И с самого первого дня царствования никогда не было иначе, и впредь ни от кого нельзя ожидать ничего хорошего.
Артксеркс был самым младшим среди трех братьев, законных наследников трона, детей Ксеркса и царицы Аместриды. Все остальные дети царя от наложниц считались незаконорожденными, и не имели прав на престол.
Главным наследником считался Дарий, Дарий-убийца...
В последние годы жизни Ксеркса, Дарий уже открыто называл своего отца игрушкой в руках евнухов и безумцем, которому недьзя доверять трон. Что и говорить, в это время Ксеркс и впрямь безраздельно доверял начальнику царской гвардии Артабану и евнуху Аспамитре, которые, по счастью, теперь уже были мертвы, но все же это было весьма странно для царя, который утверждал, что не следует доверять даже писку мыши в стене, не то, что человеку.
"Укушенный змеей боится и пестрой веревки", - объяснял Ксеркс свою недоверчивость к придворным. Но эти двое каким-то образом все же сумели проникнуть в его сердце, и для могущественного владыки это сразу же стало концом, полным уничтожением.
Ксеркса умер ночью в своей спальне, якобы от сердечного приступа, хотя царю исполнилось только пятьдесят пять лет, и он никогда прежде не жаловался на боли сердце. Царственный род Ахменидов всегда славился своим долголетием а среди тех, кому удавалось дожить до старости и умереть своей смертью, были даже восьмидесятилетние старцы. Великий Кир погиб на войне в возрасте семидесяти лет - и он был ещё настолько силен, что участвовал в сражении, и бился мечом с кочевниками-массагетами.
Ксеркса погребли, как и всех предыдущих царей, в Накш-и Рустаме, с большими почестями, но очень быстро, в заранее заготовленной гробнице - и это навело Артаксеркса на страшные подозрения. Он сразу же подумал, что тут явно дело не обошлось без старшего брата, Дария, и евнуха Аспамитры, который по ночам во время бессоницы чаще других находился возле ложа Ксеркса и развлекал его беседами.
