Необычно для Нахид было купаться с прежними соседями, теперь, когда у нее был свой хаммам и служанки-банщицы.
— Ты с ней мылась? — поинтересовалась я.
— Мылась, — ответила она. — Приятно было снова увидеть знакомые лица. Тут лишь я и моя прислуга.
— Жаль, что я не знала. — Я нервно попыталась устроить ноги поудобнее. — Можно было встретиться там.
Нахид сделала гримасу. Хома мне сказала, что ты только что была, несмотря на то что это не твой обычный день. Она говорила, что часто видит тебя в хаммаме, иногда трижды в неделю.
— Да, — признала я, — я бываю часто.
Объясняться дальше я не стала, боясь, что она поймает меня на лжи. Каждый раз, как я отдавалась Ферейдуну, мне приходилось делать Великое Омовение, чтобы очиститься в глазах Господа. По утрам Ферейдун пользовался домашней баней, так что мне приходилось идти куда-нибудь.
— И почему ты ходишь так часто?
— Мне нравится быть чистой, — пробормотала я.
— Ты прежде ходила не чаще раза в неделю.
Я не знала, что ответить.
Внезапно Нахид рассердилась.
— Ты ведешь себя так, словно у тебя есть тайна, — сказала она.
Пот выступил у меня под мышками, и я отвела взгляд. Положив правую руку на сердце, я опустила глаза, чтобы дать себе немного времени.
— Я прошу у тебя прощения, — сказала я, сердце колотилось в груди.
— За что же?
Я никак не могла придумать правдоподобную ложь, отчего я так часто бываю в хаммаме.
В ее глазах вспыхнул холодный огонь.
— Говори мне правду, — потребовала она.
Совершенно несчастная, я заворочалась на подушке, а она не сводила с меня пылающего взгляда. Меня словно вели по улице без одежды.
— Ну? — подстегнула она. Голос ее был острым и холодным.
Взглянув в ее глаза, я словно посмотрела на полуденное солнце. Подняла ладони, чтобы защититься, — я больше не могла выносить ее испытующего взора.
Она не могла знать, что это был Ферейдун. Конечно нет, иначе ее лицо не было бы таким спокойным.
— Все верно, — призналась я.
— Итак, ты замужем.
— Да, — отвечала я.
— Все это время, пока я говорила, что ты не знаешь, что такое — быть с мужчиной, ты смеялась надо мной.
— Не смеялась, — поправила я, — а старалась сдержать обещание, которое дала.
— С чего тебе хранить замужество в секрете? Это же не преступление.
— Это не обычное замужество, — сказала я. — Это сигэ.
Нахид взглянула так, словно я произнесла грязное ругательство.
— Сигэ? — повторила она. — Но почему твоя семья так поступила с тобой?
Я вздохнула:
— Когда ты выходила замуж, твоя семья преподнесла твоему мужу большое приданое золотом и шелком. Со мной все наоборот: мой муж дал деньги нам. Вот почему.
Нахид выглядела раздраженной; мне все еще было непонятно, сколько ей известно.
— Ты должна была сказать мне и моей матери. Мы бы нашли тебе достойного мужа — возможно, ковровщика, подобно тебе.
Ковровщика! Итак, Нахид не допускала, что я заслуживаю кого-то вроде Ферейдуна. Почему ее судьба приносит ей столько даров, а моя — нет? Всякая душа равна перед Господом.
Я почувствовал, что в моем голосе нарастает гнев.
— Если бы я могла, — отвечала я, но это была только часть правды теперь, когда мы с Ферейдуном были словно уток и основа.
— Моя бесценная подруга, мне жаль тебя, — сказала Нахид, но таким презрительным тоном, что я поняла — мое замужество навек уронило меня в ее глазах. — Если бы я все еще жила дома, моя мать запретила бы мне видеться с тобой, узнав, что ты сигэ.
— Не могу ничего поделать, — горько ответила я. — Помнишь, как я срезала ковер со станка, потому что хотела сделать лучше? Гордийе разъярилась на меня из-за потери шерсти. Предложение сигэ явилось как раз после этого, и матушка поняла, что выбора нет.
Здесь я умолкла, надеясь, что мы поговорим о чем-нибудь другом.
— Итак, за кого ты вышла? Теперь ты можешь рассказать все, — сказала она, улыбаясь, чтобы подбодрить меня, но я видела, что ее глаза оставались тверже изумрудов.
— Нахид, ты ведь уже, наверное, знаешь. — Слова застревали у меня в рту.
— Откуда же мне знать? — невинно отвечала она.
Я помедлила. Помнится, Гостахам, Гордийе и даже матушка советовали мне придумать историю, которая сохранит мир в семьях. Все, что мне надо было сказать, — что мой муж удачливый конюх или мелкий торговец серебряными изделиями, некто умеренно преуспевающий, но недостаточно знатный, чтобы навести Нахид на подозрения.
— Ты не хочешь довериться мне? — с оскорбленным видом спросила Нахид. — Или наша дружба для тебя больше ничего не значит?
— Конечно значит!
— Тогда скажи мне. Кто бы это ни был, я порадуюсь за тебя.
— Обещаешь?
Она не ответила, но ее рука ободряюще тронула мою. Я медлила избавлять свое сердце от секрета, тяготившего меня столько времени. Нахид когда-то оценила меня за сказанную ей правду об испорченных финиках; может быть, она снова оценит правду и это сделает нас ближе.
— Это Ферейдун, — шепнула я так тихо, что понадеялась — она не услышит.
Нахид отпустила меня и вскочила со своей подушки.
— Я знала! — крикнула она, и в ее глазах снова вспыхнул гнев. — Я послала Кобру с поручением в его маленький дом, и ей показалось, что она слышала твой голос! Как я надеялась, что это ошибка!
От стыда я не могла смотреть ей в лицо.
— Ведь я тебе доверяла! Я думала, что ты всегда говоришь правду!
— И я всегда старалась, — ответила я. — Нахид, это случилось за месяцы до того, как тебе сказали о помолвке с Ферейдуном. Откуда мне было знать, что твои родители выберут его из всех мужчин брачного возраста в Исфахане? Наши судьбы связаны воедино, так и предсказала Кобра, гадая нам по кофейной гуще.
Нахид смотрела на меня с подушки, она не собиралась меня щадить.
— Какой у тебя сигэ?
— На три месяца.
— А когда ты подписала первый контракт?
— Почти за три месяца до твоей свадьбы.
Нахид обвиняюще уставила в меня палец.
— Значит, ты возобновила его! — крикнула она.
Я вздохнула:
— Когда ты сказала мне о своей помолвке, мы с матушкой уже приняли предложение о возобновлении и деньги за него. Мы боялись отменить соглашение и тем обидеть Ферейдуна или наших хозяев. Нас во всем мире больше некому защитить, денег у нас нет.
— Денег! — с отвращением воскликнула Нахид. — Все вокруг денег, и с моим Искандаром из-за них.
— Но Нахид, — взмолилась я, — мы боялись, что нам придется просить на улице! Ты не понимаешь. Откуда тебе знать страх, что твой сегодняшний обед может оказаться твоим последним?
