Перво-наперво валы защищали сколотов-хлебопашцев не от какого-то неведомого зла в образе Змея-Горыныча, а от воинственных кочевников-киммерийцев,[200] которые в те далекие времена ужасали многие государства, соседствующие со сколотами-славянами. До низовий Дуная доходили киммерийцы, сея смерть, грабя безжалостно, уводя в полон всех, от мала до велика. Сколоты же, как доказывал подьячий Логинов, зело крепко заступали пути многоголовому огнедышащему врагу. И не только мужеством ратников, коими становился при нужде каждый пахарь, но и продуманной охраной рубежей своей земли.
Именно в этом и была главная важность отписки подьячего и приложенного к ней чертежа.
Любопытная имелась система обороны: Днепр — стержень, от которого шли валы по крупным рекам, в него впадающим. Слева эти валы были устроены по Конке, Самаре, Ореле, Ворскле, Псёлу и его притоку — Хоролу, по Суле и ее притоку Оржице, по Трубежу, Десне и ее притоку Снову и по реке Сосне; справа — по Ингурее, Каменке, Мокрой Суре, Тясмине, Олыпанке и ее притоку — Гнилой, по Роси и притокам ее — Роставы и Роставице, по Ирпеню, Тетереву, по Припяти и Березине. Но не только высокие земляные валы усиливали естественные препятствия для киммерийской конницы, но еще на удобных для переправы бродах были выстроены города-крепости, куда в случае опасности сбегались хлебопашцы-ратники, увеличивая тем самым число их защитников. Крепко оборонялись те города, разбивались о них конные лавы захватчиков, ибо многорядно они стояли и одолеть их было невозможно: обойдешь или возьмешь одну крепость, ан на пути — новая. Еще более крепкая.
Жившие разбоями киммерийцы не смогли понять, что нельзя одолеть днепрян, лезли и лезли на богатые хлебом, скотом и драгоценностями земли, несли огромные потери и, ослабев, не смогли устоять пред скифским нашествием.
Скифы оказались разумней, остановили свой завоева-тельский порыв, испытав крепость рубежей сколотских, стали жить с днепрянами мирно, ведя с ними выгодную торговлю. Но мир тот сослужил недобрую службу: земляные валы и города-крепости разрушались за ненадобностью, и когда сотни за три лет до Рождества Христова в степь пришли сарматы,[201] то ни днепряне, ни прибежавшая к ним уцелевшая часть скифов не смогли противостоять захватчикам. Восстановить оборонительные рубежи быстро не удалось, и пришлось сколотам и друзьям их скифам отступить в леса, за болота, где сарматские всадники не могли их достать.
Дорого обошлось славяноруссам их благодушие.
Подьячий Логинов без огляда перешагнул многие века. Степь за то время уже не раз сменяла хозяев, то наваливалась мощью, то ослабевала. Славяноруссы же, борясь за выживание, объединяли свои племена, строили крепости на новых местах, удобных для обороны, и с северо-запада, и с юго-востока, под прикрытием тех крепостиц возводили большие города, крепли век от века, но Степь продолжала терзать славяноруссов, особенно среднеднепровских. Пройдясь по тому времени как бы мимоходом, Логинов все же соединил непрерывающейся нитью весь опыт прошлых веков. И получалось, что не Владимир Красное Солнышко прозрел вдруг и понял, что могучим и любимым народом князем станет тот, кто сможет основательно защитить Киевскую Русь от кровожадной Степи, где властвовали тогда разбойники-печенеги, жестокостью своей и алчностью на чужое добро ничем не отличавшиеся ни от киммерийцев, ни от сарматов, а дядя его — Добрыня Никитич.
Святой Владимир в конце концов согласился с доводами своего дяди (тут подьячий обращается к летописи дословно) и: «Рече Володимир: «Се не добро, еще мало город около Киева» и нача ставить городы по Десне и по Въестре и по Трубежови и по Суле и по Стугне. И нача вырубати муже лучыпее от Словен и от Кривичь и от Чюди и от Витичь и от сих насели грады. Ее бо рать от печенег и бе воюясь с ними и одоляя им».
В последних словах летописца Михаил Воротынский увидел главный успех предприятия великого князя Владимира: не на полян, угличей и северян, кто жил в соприкосновении с половцами и нес от них большие потери, а более на тех, кто и в глаза-то не видел степняков, оттого и имел крепкое хозяйство и многолюдные села, возложил Владимир Красное Солнышко основную заботу по строительству городов-крепостей, а затем и их оборону.
«Вот так и нынче нужно поступить: всем землям указать, где рубить и по каким рекам сплавлять крепостицы для сторож, воеводских крепостей, погостов[202] и станиц, а потом и заселять их, — с благодарностью к усилиям подьячего Логинова рассуждал Михаил Воротынский. — Это очень важно, чтобы вся Россия взяла на свои плечи южные свои украины. Очень важно. Построить и заселить».
Воодушевившись тем, что найден стержень всех дел, князь Михаил Воротынский принялся рассматривать чертеж оборонительных линий, построенных при великом князе Владимире, надеясь узреть что-то для себя полезное. Теперь он окончательно уверился в том, что отец их и они с братом, да и иные князья порубежных вотчин (каждый, конечно, на свой манер) не торили новые тропы, а шли по уже пройденным, иногда вовсе заброшенным, но не заросшим окончательно.
Этот чертеж, как и Змиевые валы, выполнен был с большим тщанием, имел к тому же пояснительные приписки. Все оборонительные линии смотрелись как на ладони, и легко угадывался их главный смысл. По пяти рекам построил великий князь Владимир крепости. Четыре из них — левобережные притоки Днепра, пятая — правобережный приток. Все это предназначалось для выполнения одной и той же задачи.
Первый рубеж шел по Суле. В устье ее восстановлена была и расширена крепость-гавань Воин (название-то какое!), дальше по правому берегу Сулы, вплоть до ее истоков, ставились крепости через пятнадцать-двадцать поприщ[203] друг от друга (тут Логинов пояснил, что поприще на семьдесят метров длиннее версты) с таким расчетом, чтобы сигнальные дымы одной крепости видны были в другой. Села и погосты приписывались к крепостям, хотя погосты сами по себе укреплялись стенами. Когда печенеги налетали, пахари, смерды и челядь спешили с семьями за крепостные стены. Число защитников сразу вырастало в два, а то и в три раза. Спешила подмога и из соседних крепостей, а то и из самого Киева, оттого часто печенеги, бесцельно положив сотни ратников своих во время приступа, вынуждены были убираться восвояси, зализывать раны.
Еще об одном полезном опыте предков сообщил подьячий в пояснении: перед удобными для переправы бродами через Сулу на левой ее стороне — вперед почти на поприще и в бока по поприщу — густо разбрасывались триболы. Ковали их большей частью в самих крепостях, но везли возами из Киева, Переяславля, Чернигова. Трехшильный этот ежик всегда, как его ни брось, даже в болотистую хлябь, одним острием торчит вверх, и стоит лошади наступить на него, трибола сразу же вопьется в копыто.
На остальных рубежах триболы разбрасывали с опаской, и чтобы своим конникам не поранить бы ненароком боевых коней, там чаще устраивали волчьи ямы, а то и целые волчьи борозды.
«Ну, молодец Логинов! Расстарался. Триболы непременно нужно ковать. Без скудости, — твердо решил князь Михаил Воротынский. — Как же прежде не пришло это в голову?»
Что ж, лучше поздно, чем — никогда.
Посульский рубеж, как передовой, не всегда, конечно, мог сдержать ворогов, если они налетали саранчовыми тучами. Оставив часть сил для осады крепостей, неслись они в глубь Киевской Руси,[204] тогда перед ними по Трубежу вставала рать порубежная, уже оповещенная дымами, и рать Переяславская.
Вроде бы крепкий замок, но великий князь Владимир не успокоился на этом, руководствуясь народной мудростью: чем только упыри не шутят, пока Род[205] и Берегиня спят. На случай прорыва и этого рубежа, чего, в общем-то, исключить было нельзя, Владимир Красное Солнышко построил крепости по рекам Остру и Десне, чтобы с полной гарантией был бы защищен Чернигов, древний и богатейший город Киевской Руси.
А если на Киев повернут печенеги? Им один путь: брод под Витичевым. У брода же стоит мощная крепость с дубовыми стенами, с башнями, одна из которых — сигнальная — выше всех, дым при тревоге виден из Киева простым глазом.
Последний рубеж, полукольцом окаймлявший Киев, по реке Стугне: крепости Трепол, Тумаш и Васильев, а между ними и Киевом город-лагерь — Белгород.
«В несколько линий. Именно — в несколько. Не как у нас теперь лишь по Оке. Засеки, какие есть впереди, — не очень серьезная преграда, — переводил уже на себя князь Михаил Воротынский. — Логинову рисовать чертеж сегодняшних засек нужно поручить».
Для порядка князь позвал дьяка. Только и на сей раз он не выказал никакой прыти в мыслях и никакого желания засучить рукава. Эка невидаль: князь-воевода. Не велика птица, чтоб услужить аки государю. Вчера лишь из Белоозера, а нынче гляди ж ты: подай ему то, подай это. Словно своих дел мало. Выручил вновь подьячий Логинов, хорошо понявший желание князя и заверивший, что все сработает ладно. Сроку подьячий взял опять же всего неделю.
