Необычно, конечно, но я бы сказал — интересно. Чего только не бывает?!
Но все же я не понял, какое отношение ее внешность имеет к одинокому просиживанию на лавке в парке, о чем и спросил повторно.
— Я — выродок, — спокойно, как будто не ругательное слово произнесла, ответила она.
— В смысле?
— Под солнечными лампами не могу находиться совсем, — стала пояснять Фрэя, — а они тут целый день выставлены «на семнадцать ноль ноль по июню». Что это значит, и причем здесь название месяца — не знаю. Но считается, именно так определяют щадящую, но полезную дозу солнечного света. И все гуляют, сколько хотят. Врачи даже требуют этого. А я его не переношу — ожоги быстро появляются, да и глазам неприятно. Вот и дышу тут, в густой тени, просто кислородом.
— Это что, болезнь какая-то? — аккуратненько, без нажима, спросил я.
— Не, я здоровее всех девочек моего года! Так врачи говорят. А я у них знаешь, сколько времени провожу?
Я отрицательно помотал головой.
— Много. А маленькая была, еще больше. Я не переживаю, там, в медчасти, интересно, много чего нового услышать можно.
Это я понял.
А потом вдруг вспомнил, что среди совсем мелких в интернате пару таких же, совсем белых, пацанов замечал. О чем и сказал своей собеседнице.
— Да, это уже после меня их в живых оставлять стали. Раньше-то, сразу убивали, думали какая-то болезнь страшная, боялись, заразная. А меня, первую девочку такую, оставили. Нас-то и так мало. Ты ж знаешь?
Тут я согласно кивнул.
— Говорят, пару лет в боксе отдельном держали, наблюдали. А потом, когда поняли, что ничего страшного нет, просто с лампами этими у меня проблема, к остальным девочкам вернули и мальчишек убивать перестали.
— Плохо тебе, наверное, живется? — пожалел я ее.
— Да нет, я ж, как по-другому бывает — не знаю. Проблем-то? В парке на открытое место надолго не выходить! Зато у меня свои преимущества имеются — в темноте полной вижу и звуки разные слышу лучше других. Хотя — да, глаза у меня, наверное, странно выглядят…
— Ага, желтые — необычно, но не скажу, что некрасиво, — подбодрил я ее.
— Ты не понял. Тут, в густой тени, не видно. Вон, фонариком своим, посвяти мне в глаза, — велела она.
Я, недоумевая, все же исполнил просьбу. Да и самому, что уж там, было интересного, что эта Фрэя мне показать хочет. Включил фонарь и направил ей в глаза.
Здесь, в полутьме, зрачки ее — широкие, почти на весь глаз, от направленного в них луча сжались и стали… вертикальными. Ух, ты!!!
— Шикардос! — выдал я и вслух свое впечатление.
— Некоторые в первый раз пугаются, — расстроенно сказала она.
— Да и плюнь на них! Ты вот лучше расскажи о том, с чего мы разговор начали: зачем вам, маленьким девочкам, об отношениях между мужчинами и женщинами рассказывают? Нам вот, ничего не говорят!
Ну, волновал меня этот вопрос! А в последние дни даже больше, чем раньше. Что поделать?
— Нет, у нас маленьким совсем, тоже не говорят. Подросткам понемногу начинают — да. К взрослой жизни готовят. Зачем же еще? Мы же когда вырастим или Матерями станем, или милостивицами. Так что нам следует знать, как там, с мужчинами, все происходить будет, — пожала Фрэя плечами.
Она так просто говорила об этом, а я только поражался. Хотя, если задуматься, то, наверное, правильно. Из нас-то, интернатских пацанов, четверти такие знания и вовсе не пригодятся. Зачем им голову забивать? А остальные сами разберутся, когда взрослыми станут… если заходят. Кажется, нечто подобное мне и Паленый говорил. А теперь вот, сам дотумкал…
— Чики-чики, дам-дам-дам! — вдруг застрекотала рядом девочка и протянула руку, как будто что-то кому-то протягивая.
Действительно протягивала, но вот кому? Я пригляделся в ту сторону, куда была направлена ее рука. И на дереве, метрах в пяти, засек движение. Вскинул бластер, готовый стрелять по любой опасности.
— Ты чего?! — удивилась Фрэя. — Испугался? Это же белочка!
«Ага, видал я уже белочек!»
Но спускающийся с дерева зверек, походил не на виденного мною монстра, а на веселого пушистика из детских книжек! Мелкий, глазастый, с кисточками на ушах и большим рыжим хвостом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
«Во-от они, какие на самом деле — бе-елочки!», — поразился я.
А девочка в это время опять поцокала языком. Зверек, совсем соскользнув со ствола в траву, подобрался к нам, взял двумя лапками кусочек из ее рук и принялся хрустеть. Смешно так, это у него получалось!
— Я слышал похожий звук, когда забрался сюда в дыру там, в зарослях, — я махнул рукой по тому направлению, откуда пришел. — Только громче было.
— А-а, это, наверное, время кормежки как раз пришло. Там где-то на дереве рядом, наверное, кормушка есть. Тебя могли увидеть! — испугалась Фрэя.
— Не, никого там не было, а хруст — был, — успокоил я ее, а для себя заметил, что и по глухой части парка ходить следует внимательно. — А еще, какие животные у вас тут есть?
— Ежики только. Еще кошки по кустам шныряют, но если они не захотят, то ты их даже не заметишь.
— Кошки?! Настоящие?!
— А какие еще? Они, вообще-то, в отсеке живут, а сюда тоже гулять выходят. Многие Матери своих собственных имеют, вот вырасту и если в милостивицы не уйду, то тоже заведу свою кошечку.
— Прям в отсеке живут?! — все не мог я унять свое офигение.
— Ага. Там у нас и клетки с попугайчиками у многих есть. Это птички такие шумные, но красивые, — пояснила она, видно уловив мое непонимание по этой живности. — Так в рубке у многих они есть, да и кошки тоже. Раньше, говорят, попугайчики свободно в парках летали, теперь-то уж нет. А было бы весело! Сейчас к нам только павлинов иногда из общественной части парка запускают. Они крупнее попугайчиков, но не летают — у них хвосты большие, красиво так, раскрываются. Но вот голос неприятный.
И об этом она говорила так легко, привычно! А мне, догоняя смысл, становилось все противнее. По ходу, жизнь в рубке отличается в лучшую сторону от нашей — разительно. Но кто об этом знает у нас, внизу? А если знают, то почему с этим мирятся? Мы же тоже члены экипажа!
А девочка видно приметила мое вдруг рухнувшее настроение и о чудесах жизни наверху оборвала свой рассказ.
— А ты не хочешь белочку покормить? Вот, возьми, — и сунула в руку какой-то сморщенный кусок, — сухарика у меня больше нет, но они и вяленые фиги любят.
— Чего? — мигом забыл о плохом и вытаращился на кусок.
Фигу я знал. Фигура такая на пальцах… не очень хорошая, в интернате если кто из наставник видел, что мы их вертим друг другу, то могли и по рукам надавать. Но чтоб вяленая…
— На фиговом дереве они растут, — стала разъяснять моя собеседница, — еще инжиром называются.
Понятно, овощ какой-то. Я понюхал эту фигню… натурально фигню!… попробовал на зуб. Вкусно — сладко, я б такое и сам съел. Но все же протянул белке. Прикольно же зверуху с рук кормить! А то вот пойду к Сайрусу, а там свои белочки, те-то, не то что дающую руку отхряпают, но и всего целиком сожрут, если доберутся!
— Фрэя!!! — вдруг донесло издалека. — Фрэя, ты где, детка?!
— Это Дельфиния, моя воспитательница! — подхватилась моя собеседница. — Я здесь! Белочку кормлю! Иду! — отозвалась она в ту сторону, откуда слышался голос, а потом уже тихо, мне: — Ты же придешь ко мне еще? Я тут вечером всегда гуляю. Обещай!
Растерявшись от такого наезда, я кивнул:
— Приду, обещаю.
И Фрэя унеслась, только и увидел, как вильнул меж кустов подол светлого платья.
Немного прибалдевший, я еще посидел на месте, перемалывая новую информацию. Но вскоре тоже поднялся и отправился к лазу.
Обратный путь до казармы прошел спокойно, в тоннелях ни живности никакой опять не встретил, ни на техников не наткнулся.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Думалось о новой знакомой. Что интересно, я вроде сначала разозлился на свою внезапную растерянность, из-за которой какая-то девчонка смогла так лихо вытряхнуть из меня обещание, но почти сразу осознал, что настоящего раздражения по этому поводу не испытываю. Фрэя оказалась занятным человечком, и увидеть ее снова, мне на самом деле хотелось.
