том, как вы посасываете леденцы на занятиях.
Трио спешит из лекционного зала.
Я жду, пока закроется дверь, и снова поворачиваюсь к их бывшему командиру.
— Все в порядке, мисс Белус?
Ее челюсть сжимается.
— Не нужно было так с ними разговаривать.
— Не только мужчины проявляют нежелательные знаки внимания.
Она напряжена. Я жду возражений, но она только поднимает плечо.
— Спасибо. Я подумаю над тем, что вы сказали.
Мисс Белус выходит из лекционного зала, закрывая за собой дверь с легким щелчком.
В такие моменты я рад быть мудаком. Если бы Феникс или мисс Белус знали, кто мой отец, их реакция была бы не такой мягкой.
Глава 36
ФЕНИКС
Не следовало открывать Шарлотте дверь сегодня утром и позволять вытащить меня на лекцию по финансам и бухгалтерскому учету.
Профессор Сегал читал эту лекцию так, будто мое присутствие было лишь далекой мыслью, а его взгляд блуждал по правой стороне лекционного зала.
В какой-то момент он практически трахал глазами кузин Грейс.
Не сомневаюсь, что одна из них уже заняла мое место и каждое утро отрабатывает в его кабинете. Несколько раз он посмотрел на меня с полным безразличием, как человек, переключившийся с одной марки зубной пасты на другую.
Мне не удается уйти с лекции так быстро, как хотелось бы. Наконец я оставляю Шарлотту с Виром и Акселем и бегу по коридору, прежде чем она заметит, что меня нет.
Здорово, что она и бас-гитарист сблизились на прошлых выходных, но я не в том состоянии слушать что-то положительное о мужчинах.
Свежий воздух — то, что нужно. Я не покидала свою квартиру с тех пор, как вернулась вчера ранним утром. Я не включала свет, не открывала окна и дверь до тех пор, пока два часа назад не пришла Шарлотта и начала тарабанить в ожидании моего ответа.
Теперь, когда я вышла, нужно очистить голову от запаха профессора, его прикосновений и звука голоса.
То, что я закрылась и спряталась в круассанах и шоколадной пасте, немного помогло, но увидеть его снова так скоро — это удар под дых.
У подножия лестницы меня нагоняют торопливые шаги.
— Фи!
Я оборачиваюсь и вижу Шарлотту, бегущую вниз по лестнице без Акселя, и что-то у меня в груди скручивается. Зачем она оставила его, догоняя меня, если она так счастлива?
— Вот ты где, — она прижимает ладонь к груди. — Ты перестанешь меня избегать?
Мой взгляд падает на обувь, и я съеживаюсь.
— Извини.
Шарлотта обнимает меня за плечи и ведет по коридору к выходу из здания.
— Не извиняйся. Ты прямо как моя кошка.
— Эм… — я поворачиваюсь, нахмурившись. — Почему?
— Она прячется всякий раз, когда ее ранят. Все было нормально, когда она была моложе, потому что она могла просто зализать свои раны, но, когда она состарилась и начала прятаться, это стало беспокоить.
— Что с ней случилось?
— Раньше она все время пропадала, но либо возвращалась, когда была голодна, либо кто-нибудь находил ее в укромном уголке дома или где-то на территории. И вот однажды она не вернулась.
— Ее так и не нашли?
Шарлотта опускает голову.
— У нас было сухое дерево с дуплом в основании. Там она и спряталась, — голос такой низкий, что мне приходится наклоняться, чтобы разобрать слова. — Она свернулась там и умерла в одиночестве. Если бы она дала знать о своих ранах, возможно, мы могли бы сделать что-нибудь и спасти ее.
Я делаю долгий выдох.
— Мне жаль. И твою кошку, и, что прячусь, пытаясь зализать раны.
Обхватив рукой спину Шарлотты, обнимаю ее. Представляю себя в юности, прячущейся в спальне всякий раз, когда папа приходил домой, потому что один мой вид всегда провоцировал приступ разглагольствования.
Когда он пил, я умела притворяться спящей и оставаться совершенно неподвижной, если он заходил в мою комнату. Любое движение означало часы неловких разговоров или оскорблений.
Мы идем по кампусу, а спину согревает утреннее солнце. Теплый бриз с материка приносит аромат летних лугов и свежескошенной травы.
Я глубоко вдыхаю, и пытаюсь очистить голову от профессора.
— Почему люди так отстраняются?
— Не могу говорить за твою кошку, но я не из такой любящей семьи, как у тебя. Всегда было легче, если я избегала отца.
Ее черты омрачаются, и могу сказать, что сказала слишком много.
— Он все равно всегда был на работе, — добавляю я. — И он больше кричал, чем нападал.
То, как сжимаются ее губы, говорит мне, что она не одобряет даже крики.
— Но почему он хотел, чтобы ты приезжала домой по выходным, если у него никогда не было на тебя времени?
— Возможно, он хотел, чтобы я была дома, где он мог бы контролировать меня в далеке от слишком веселой жизни университета.
Шарлотта качает головой.
— Фу. Я бы сошла с ума с таким отцом, да еще и в такой строгости.
Поднимаю плечо.
— Именно этим я и занималась.
Она ведет меня в свою квартиру, более уютную, чем моя, и всегда прибранную. Стены покрашены в элегантный яблочно-белый оттенок и всюду развешены фотографии семьи в дубовых рамах.
Кровать и вся мебель сделаны либо из того же теплого на вид дерева, либо из оттенка серого, граничащего с розовым. Прийти сюда — все равно, что войти в продолжение семейного дома.
Шарлотта идет на кухню и берет чайник, идеально подходящий по дизайну ко всему остальному. Он треугольный, с синей ручкой в тон тостеру и с маленькой птичкой на носике. Все в этой девушке кричит, что ее любят.
— Почему ты зализываешь раны?
Я напрягаюсь.
— Это так очевидно?
Она снимает крышку с чайника и наполняет его водой.
— Ты превращаешься в отшельника только тогда, когда что-то неладно, так что выкладывай.
Рука тянется к затылку, и я бросаю взгляд в другую сторону, только не на Шарлотту, чьи глаза обжигают мне лицо. Глаза пекут, и я моргаю, решив не плакать.
Меня называли похуже, чем блядью, и глупо, что я позволяю себе так расстраиваться из-за одного-единственного слова, которое он даже не сказал. Но именно эти крупицы правды стирают меня, как наждачная бумага.
— Что-то снова случилось с отцом? — спрашивает Шарлотта.
Я качаю головой.
— На этом фронте никаких изменений. Он до сих пор не вышел на связь.
— Тогда горячий парень?
Мои плечи поднимаются к ушам.
— Парня больше нет.
Она делает долгий выдох.
— Что случилось?
Я поворачиваюсь к окну с открытыми шторами, и смотрю на лужайки кампуса.
