— Еще что-нибудь скажешь? — бросил он насмешливо.
— Вот первое, что тебе следует знать, а сейчас послушай второе. Нам, туркам, когда мы можем взять голову за голову или когда знаем, что есть кому за нас мстить, не страшно умирать. А ты, надеюсь, слышал, что у нас найдется кому отомстить!
Миня вспыхнул, как лютый пламень.
— Ну, бег, ты мне уже все уши прожужжал о турецком мужестве. Думаешь, среди нас, черногорцев, не найдется мстителей? Думаешь, мы побоимся заглянуть в глаза смерти?
— Вот и отлично, если мы под стать друг другу, пусть так и останется! — закончил Бечир-бег, привязывая кисет.
Ягош, все еще в тревоге, чтобы замять разговор, весело промолвил:
— Счастливой дороги, бег! Не обижайся, все это шутка!.. Ах, да! Уезжаешь, а так и не сказал нам, из какого ты братства?
— Я из…
— Не говори, бег, прошу тебя, я угадаю! — прервал его Миня.
Бечир и Ягош переглянулись.
— Я знаю наперечет все братства в Никшиче; с самого начала, как увидал тебя, все думаю, кто ты, очень хочется угадать!
— Что ж, ладно. Давай хоть этим тебя потешу, и расстанемся по-человечески. Но прежде скажи, из какого вы братства?
— Мы оба Кадовичи из Шобайче! — сказал Ягош.
— А! — воскликнул Бечир-бег и нахмурился.
— Значит, ты Бечир, это я знаю. Уж не Бечир-бег Мушович?
— Йок!
— Пиводич?
— Йок!
— Аджайлич!
— Йок!
Ягош громко засмеялся:
— Ну и угадчик!
— Может, Бечир-бег Люца?
— Право же, нет!
— Оджич?.. Аджимусич?.. Шохинагич?.. Нуркович?..
— Да ты знаешь все наши братства! — прервал его Бечир. — Откуда?
— Узнаешь потом… сейчас пойдем дальше!.. Парипович?.. Гашевич?.. Ферузович?.. Брунчевич?.. Хаджиманич?..
Бечир только качал головой.
— Значит, тогда Бечир-бег Письяк?
— Точно, он самый!
Миня опустил голову, закрыл лицо руками и закашлялся.
— Ну, наконец-то, а сейчас пойдем! — сказал Ягош, бледный как смерть.
Письяк снова нагнулся — уже в третий раз, — чтобы встать.
— Еще одно слово. Поклянись аллахом, что ответишь правду на мой вопрос! — прохрипел Миня, надрываясь от кашля, и сидя повернулся.
Густые брови Бечир-бега сошлись. Магометанину всегда неприятно, когда требуют подобной клятвы. Но если вопрос уж так поставлен, то он скажет правду.
— Во имя аллаха, не был ли ты, бег, со Смаил-агой Ченгичем в бою под Тушиной{15}, во времена владыки?
— Клянусь аллахом, был!
— А не зарубил ли ты в том бою знаменитого Саву Кадовича?
— Зарубил…
Он не успел договорить, как острагуша грянула, как гром, и Бечир повалился навзничь…
— О-о-ой! Что ты наделал, Миня, убей тебя бог! — воскликнул Ягош, отбегая в сторону. — Миня! О-о, Миня!
Серый шарахнулся как бешеный и умчался. Испуганные овцы побежали. Волосы на голове у Ягоша вздыбились, он кружился на одном месте, громко причитая. А Миня побежал вдоль Зеты, дым все еще струйкой вился из ствола его острагуши.
В это самое время несколько черногорцев переходили реку; услыхав выстрел и увидав бегущего человека, они кинулись к Ягошу с криками:
— Эй, кого убили?
Увидя их, Ягош вернулся к бегу. Едва живой, тот держал в руке взведенный пистолет.
— Стреляй в меня, да простит тебя бог! — воскликнул, плача, бедный Ягош и встал под самое дуло пистолета. Раненый посмотрел на юношу и выронил оружие.
Подоспели люди. Это были трое Панковичей из Брдо.
— В чем дело? Что случилось? Кто убил человека?
— Кисмет![21] — прошептал Бечир-бег, и глаза его закрылись навеки.
Ягош коротко рассказал о происшедшем. Упомянул и о том, что покойный собирался ночевать у своего побратима.
Панковичи на скорую руку соорудили носилки и понесли покойного в дом Радошевича. Подвернувшийся паренек повел за ними серого. Ягош, трясясь, точно в лихорадке, пошел в свое братство с печальной вестью. Сообщив ее, он тут же слег. Шобайче было убито горем. Как мог Миня нарушить слово господаря!
Наутро явилось около тридцати никшичан, они перенесли Бечир-бега в город. Никто из них не проронил ни одного слова упрека.
Молва о происшедшем быстро разнеслась по Брдо… «Невинно погиб человек на княжевой земле! Позор нам! В нашем краю впервые нарушена недавняя клятва… Мало расстрелять эту скотину. Следует отдать его народу на расправу!» Так судили-рядили люди.
На третье утро перед зданием суда на Орьей Луке собралось человек пятьдесят. Все молча сидели на камнях, прислонившись спиной к стене. Молчание нарушалось только тогда, когда здоровались, поминая имя божье, вновь пришедшие. Время шло, солнце стояло уже над головой, когда вдруг перед судом появился высокий крестьянин средних лет, в убогой одежде.
Люди от изумления даже не ответили на его приветствие. Кое-кто встал, но он быстро сел сбоку.
— С чего это вы нынче уступаете мне место? Разве я сегодня не такой же, каким был вчера? — улыбаясь, спросил он.
При виде его улыбки многие побледнели.
— Никола, брат, зачем ты сегодня здесь? — спросил пожилой крестьянин.
— И сегодня бог будет творить свою волю, как и вчера! — ответил Никола, набивая трубку. Один из парней принес горящий трут и поднес ему. — Почему бы мне и не прийти? — продолжал он, раскуривая трубку. — Надеюсь, не прогоните со сходки?..
— Нет, брат Никола! — начал старик. — Слава богу, не о том речь!.. Но хорошо бы тебе уйти отсюда… Ведь и самое мужественное сердце не все может снести!
Другие тоже стали его просить уйти, но он не захотел.
— Останусь, погляжу, пошел ли сын в отца!
Вскоре отворилась
