ни одного убогого не отпускала со своего порога с пустыми руками, хотя, кстати сказать, сопровождала эти дары далеко не благословениями.
Не знаю, то ли из благочестивых побуждений, то ли ей просто нравилось, Роза охотно кумилась. Бедные горожане пользовались этим. Были такие дома, где Роза крестила по пяти раз. Надо было видеть синьору Розу, когда, нарядившись в голубое платье из тяжелого шелка — из «настоящего венецианского шелка, — как уверяла она, — что купил покойный капитан Мато в самой Венеции в тот год, когда была холера», — и вдев в уши серьги с подвесками, она гордо шла с ребенком на руках в церковь. Поэтому полгорода и, конечно, все завсегдатаи величали ее кумой.
Роза была неграмотна. Мелкие долги записывала мелом Малютка большущими буквами и цифрами по краям полок. Для записи в книгу крупных долгов, а также для переписки с Триестом и друзьями Роза приспособила некоего синьора Зането, уволенного судебного пристава. И все же у нее была еще собственная бирка — грифельная доска, которую она бережно хранила под замком. Часто по вечерам, когда гостей оставалось немного, Роза вынимала доску и, вглядываясь в хитроумно начерченные значки, что-то выводила или стирала. Роза не запрещала заглядывать в нее посторонним, но никогда и никому не поверяла секрета своей тайнописи — всех этих черточек, крестиков, прямых и косых, звездочек, загогулин, скорпионов. По мнению одних посетителей, это были записи каких-то секретных долгов, другие полагали, что так она отмечала приход и расход, то есть подводила баланс. Но у Розы, как и у всех неграмотных торговцев, была отличная память; недаром она часто исправляла ошибки Зането, а Малютке никогда не позволяла рассчитываться с гостями. И только лишь… да почему бы и не сказать?.. только лишь после ужина она малость сбивалась со счету. А некоторые из гуляк самого низкого пошиба именно тогда и являлись, а потом открыто хвастали, что в это время они могут утаить при расчете по меньшей мере треть выпитого.
На злостных должников (а было их, признаться, изрядно) и явных мошенников она в суд не подавала, а только при всяком удобном случае публично честила. Например, у какого-нибудь сомнительного посетителя непомерно вырос долг. Роза подает счет. Гость оправдывается, уверяет, что сейчас не при деньгах, но скоро заплатит. Роза, покусывая тонкие губы, смотрит ему прямо в глаза и похлопывает счетом по ладони. Видя, что она его так не оставит, должник начинает клясться богом и всеми святыми, что расплатится, как только получит деньги. И тут, вдруг распалившись, Роза принимается его пушить: «Чем расплатишься, а? Сколько раз клялся: отдам, как только получу там, получу здесь?! А думаешь, эта дрянь пристав не уверял: «Вышлю тебе, Роза, как только приеду в Дубровник». И что же? Пятьдесят форинтов чистоганом — фьють! Или тот проказа, Кике, что удрал на пароходе и прикарманил шестьдесят?! А тот козел…» И пойдет костить всех подряд, наделяя каждого метким словцом…
Что касается прошлого Розы, то в Нови знали его все. Это была самая заурядная история, и если б дело не касалось Розы, нечего было бы и рассказывать. Родилась она на острове Висе, откуда было больше всего пришельцев в Новском уезде. Приехала она сюда пятнадцатилетней девочкой в поисках работы и нанялась к одной старой деве из весьма знатного дома Буроничей. Хозяйка оказалась презлющей ведьмой, какими обычно и бывают старые девы, а тем более родовитые. Ни одна прислуга не могла выслужить у нее хотя бы одежонки. Даже в пословицу вошло: «Зла, как Маргарита Буронич». Розе тоже вскоре стало невмоготу, и все же она продержалась дольше других. Новские дамы сначала только диву давались, потом стали нарасхват переманивать ее к себе, но тщетно; Роза прослужила у Маргариты целый год.
Как раз в ту пору из Конавле прибыл в Нови некий паренек и остановился у своей тетки, довольно зажиточной и одинокой вдовы. Звали его Радул. Был он, как рассказывали, высоченный детина, сильный, как мул, хоть ему не исполнилось еще и восемнадцати лет. Заявился он оборванный, и тетка подарила ему костюм покойного дяди: широкие конавльские штаны до колен и гунь, рукава которого едва закрывали локти, — словом, точь-в-точь грядущая судьба Розиной Гусеницы. Ко всему этому уже на третий день им были сыты по горло и его сверстники, и новские собаки. Только завидит какого пса, сейчас в него камнем, и без промаху, просто на удивленье! Сразу же затеял драку с молодым кузнецом, до тех пор слывшим «непобедимым», и отколотил его до полусмерти. Этого было достаточно, чтобы каждый начал при встрече уступать ему дорогу. К источнику он пробирался первым, расталкивая очередь, и все покорялись, кроме маленькой Розы. И удивительное дело, парень на нее не сердился. Однако тотчас безжалостно влепил затрещину тому, кто попытался подшутить, что он влюблен в нее. А бодулка, не долго думая, трахнула изо всех сил Радула медным кувшином по голове. К счастью, там оказалось много народу, их разняли, не то он разорвал бы ее, как волк, овцу.
Вскоре неистовый Радул надоел и тетке Яне, и в четвертое воскресенье она спровадила его туда, откуда он пришел. Но вскоре Радул появился снова, на сей раз в сопровождении матери и теток. Всей гурьбой женщины нагрянули к вдовице. «Дитя ведь он, ей-богу, глупое дитя! А ежели в чем и «проштрафился», так по молодости, надо смотреть на это сквозь пальцы! Больше не будет, право же не будет, закаялся, перед попом побожился! Коли своему не простить, так кому же? Кто тебе ближе Радула? Погляди на него! Вылитый покойный дядя Антуло! Живой дядя! И глаза, и нос, и походка…» Надо полагать, именно тут они и нащупали слабое место в сердце Яни, ибо она не только приняла его, но и еще неоднократно прогоняла и принимала опять. Что поделаешь, если он так похож на покойного Антуло. Возможно, что Радул с каждым разом становился чуточку смирнее, а скорее всего тетка в конце концов привыкла к буйному нраву племянника и оставила его у себя.
Роза не прослужила у Маргариты и половины второго года: старая дева скоропостижно отбросила свои благородные копыта. Ее хватил удар, хоть и была она суха, как вобла. После того как власти расплатились за похороны и погасили всевозможные долги, осталось как раз столько, чтобы отдать бодулке половину ее жалованья. Розу наперебой стали звать в самые
