Север будто решил удивить, ослепить нас этим праздником — столько рассыпано блеска, света, красок!
Мы смотрим на это зрелище с высокой трибуны, выстроенной сегодня для гостей. Вон девушки и молодые женщины сидят стайками на нартах, нарядные, оживленные: их женихи и мужья участвуют сегодня в состязаниях. Хорошенькая щеголиха, видя, что все любуются ею, то и дело поднимает к трибуне круглое личико и улыбается нам неправдоподобно белыми зубами.
Спускаюсь вниз, хочется поговорить, расспросить. А как хорошо многие говорят по-русски, даже старухи!
Колхозные стада оленей достигают здесь 8—10 тысяч голов. У отдельных колхозников бывает 100–200 оленей. (Колхоз «Харп» — «Северное сияние».) Старшие пастухи нередко имеют среднее образование, младшие — грамотны почти все.
Олени живут лет 10–12. Их не кормят почти совсем. Они разрывают копытами снег в тундре, находят и едят ягель. Страшное зло причиняет муха-паразит, личинки которой развиваются прямо в коже оленя, нанося потом огромный вред производству замши.
Олени ходят в упряжке по 4–5 штук. Нарты длинные, узкие. Погонщик управляет длинным острым шестом (хорей). Олени берут скорость с места по любой дороге, по снежной целине, и также внезапно, с полного хода, могут остановиться, если погонщик их остановит. Олени производят впечатление такого трудолюбия, безропотности, такого смирения, что больно смотреть в их кроткие глаза. Даже рог — красивый, ветвистый — зачастую у них один: другой отпилен, чтобы рога не путались в упряжке.
Оленьи гонки — зрелище своеобразное, совершенно необычайное. После состязания победители на своих упряжках везут нас на аэродром.
21 марта
Летим в Игарку. Остановка — Усть-Нара. В крохотной летной столовой едим чудесную навагу. Мешки с мороженой навагой навалены повсюду на аэродроме целыми горами. Видно, куда-то будут отправлять.
Садимся на мысе Каменном — Обская губа. Берем бензин. Через два часа Игарка. Летим над Енисеем. Штурман рассказывает, что в устье Енисея пришел из океана заблудившийся кит и выбросился сам на берег против консервного завода.
22 марта
Игарка. Какой милый этот город! Останавливаемся в домике-гостинице для пилотов, на аэродроме. Дом еще пахнет сосной, чистенький, желтый. Все вокруг усыпано стройматериалами: бруски, щепа, доски — все это брошено тут навсегда после стройки, причем так и видно: чтобы сделать ступеньку или порожек, берут трехдюймовую доску и кромсают ее до тех пор, пока не приткнут куда надо. Опилки такие золотистые, как мед, пролитый на снегу.
На концерт ехать далеко, с аэродрома в город, через протоку Енисея. Сюда, в Игарку, по Енисею сплавляют лес. Во время навигации здесь можно увидеть флаги многих стран. Отсюда увозят экспортную продукцию, строевой лес.
Здешний лесозавод — словно маленький город. Проезжаем на газике мимо штабелей досок, сложенных, как высокие дома, целыми улицами. Таких улиц на лесозаводе тридцать одна.
Едем смотреть мерзлотную станцию. Это научно-исследовательский институт Академии наук. Мы спустились глубоко вниз под землю по лестницам и туннелям, будто по замерзшим оранжереям. Потолки и стены покрыты кристаллами снежинок. Они образовывались здесь медленно от конденсации теплого воздуха, поэтому каждая снежинка достигает огромных размеров, величиной с блюдце, и выглядит как огромный замерзший цветок.
Вечная мерзлота, которая мне представлялась раньше просто как промерзшая земля, оказывается, лежит толстыми пластами льда в земле, слоями, как в «раковых шейках»: слой льда — слой земли. Лед такой прочный и вечный, что в срезах туннеля лежит как стекло в земле, и, когда трогаешь его, ощущаешь на пальцах плотность и сухость — не тает.
Когда вышли из института, то увидели табличку на углу: «Улица Большого театра». Итак, станция Вечной мерзлоты помещается на улице Большого театра. В. Дулова сделала снимок.
После этого нам предложили взглянуть на Пединститут народов Севера. Здесь учатся ненцы, долгане, саха, нганасаны, чукчи и другие. Едва мы подъехали, как увидели, что окружены студентами, которые раздетыми выбегали нам навстречу, и сверху — всюду, во всех окнах — видны молодые лица, смеющиеся глаза.
Мы вошли в дом, и гром, настоящий гром аплодисментов встретил нас на лестнице. Оказывается, они долго ждали нашего прихода, а мы ничего об этом не знали. Они стеснялись просить нас прийти к ним — нам же никто не сказал об этом. И вот, приехав на минуту, мы остались здесь надолго — возникает беседа, мы рассказываем и читаем для них в наших неконцертных костюмах. Трогательно благодарит нас директор института. Он говорит, что, может быть, теперь опять настанет нормальная обстановка для учебы: оказывается, студенты никогда не видели профессиональных актеров и, узнав о приезде москвичей, потеряли покой, а девчонки все время ревели.
23 марта
Остров Диксон. Зимний аэродром на льду бухты. Вылезаем. Серое, низкое небо и снег, снег без конца. Лютый мороз. Неприветливо, дико и холодно. Едем с аэродрома в поселок по бухте. Диксон — один из наиболее населенных островов Арктики. Нам необходимо дать как можно больше концертов. Работаем целые дни.
В Крестах Колымских пробыли один день.
В день нашего прилета радировали, что имеется 12 тысяч заявок на встречи с нами. Мы бьемся изо всех сил, делаем все, что можем, но людей во много раз больше, чем могут вместить маленькие клубы, столовые. И даже если вместо одного мы даем три концерта — все равно крики, жалобы, просьбы, требования.
Пришла телеграмма со станции СП-4. Благодарят за концерт зимовщики. Подписи всех. Взволнованы не только мы, но и радистка, принявшая телеграмму.
— А мы и не знали, что они ловят Диксон, — говорит она радостно и гордо.
Завтра концерт в 12 часов. Можно будет хоть немного выспаться.
24 марта
Утром разбудили нас опять на рассвете. Командир корабля получил метеосводку. На Диксон движется циклон. Необходимо вылететь немедленно. Поэтому начинаем концерт в 6 часов утра. А после я бегу в школу, чтобы не обмануть детей, которым обещана сегодня встреча со мной.
Как это удивительно: здесь дети видят часто самолеты, вертолеты, ледоколы, корабли, а обыкновенную железную дорогу и паровоз не видели еще ни разу!
В самолете. Летим на Хатангу. Опять переставила часы. Все так измучены, что нам велят сегодня, если долетим, отдохнуть первый раз со дня вылета из Москвы. Мы уже теперь не говорим: «Завтра будем там-то». На корабле говорят: «Полагаем завтра быть там-то».
25 марта
