Нам было достаточно этих услуг, и мы очень мало заботились о каких-либо других удобствах и лишнем комфорте, так как по ходу и темпу жизни часто приходилось быть в разъездах. Первые два месяца моей новой службы протекли в чисто штабной работе, которая оказалась очень интенсивной.
Организуя, а часто перестраивая все в крае, Куропаткин лично входил во все мелочи дела, требуя по каждому вопросу обстоятельных и обоснованных справок, причем весьма часто направлял свои записки с требованием справки помимо начальника штаба непосредственно кому-либо из его подчиненных. К этому уже все привыкли, особенно сам г[енерал]-м[айор] Федоров, обремененный и своим прямым делом, и ежедневными длительными докладами или совещаниями на квартире у Куропаткина. Мне поручено было ведать операционно частью штабных дел, и на мою долю выпадал наибольший процент таких справок. Занятия в штабе, невзирая на жаркий климат, начинались в 8 ч. утра, а оканчивались в 2 ч. дня, но часто продолжались и по вечерам, с 5 до 9 ч. Перерыв был на самое душное время. Но вечером, часов в 11, нередко являлся казак-ординарец с черного цвета разносной книгой. Аккуратно ложась спать в 11 ч. ночи, А.Н. К[уропатки]н, пробегал перед сном свой суточный блокнот с разными заметками и претворял это в записи нам, грешным, такого типа: «В[есьма] срочно. Капитану X. Прошу завтра к 8 ч. утра представить мне справку о положении вопроса (или ходе работ)» и затем перечислялось по пунктам, что надо было или что интересовало так срочно нашего начальника.
Приходилось немедленно вставать, идти в штаб, будить писарей, разбираться в старых материалах, иногда до 2 или 3 часов пополуночи. Утром, не выспавшись и утомленный, приносил к 8 ч. утра справку. Оказывается, ровно в 8 ч. начальник края пьет свой утренний чай, просматривая какие-то доклады. Входил, постучав в кабинет:
– А, здравствуйте! Это вы с чем?
– Справка по вашему срочному требованию о том-то.
– Хорошо, благодарю. Положите на стол, – говорил начальник, кивнув головой и продолжая просматривать интересующий его доклад.
Иногда поданная справка валялась не столе по неделям, так как более важные дела затемняли ее. Но не представить такой справки ночью по требованию нельзя было, так как исполнение отмечалось начальником по блокноту, а очередь этой справки приходила с свою очередь. Иногда такая справка вызывала новые задания, требование дополнительных поисков в материалах штаба, усидчивой разработки, а все это являлось нагрузкой к текущей работе. Моя работа, вероятно, нравилась К[уропатки] ну, и он зачастил с такими именными справками ко мне. Сначала я докладывал всякий раз об этом своему непосредственному начальнику (г[енерал]-м[айору] Федорову), но старик как-то, махнув рукой, сказал: «Да вы уже меня больше не беспокойте: у меня и своего дела по горло. Делайте, что от вас требуют, но и нашего штабного дела не упускайте, а то работать некому».
Молчаливый казак-ординарец К[уропатки]на со своей черной разносной книгой находил меня вечером, где бы я ни был: и в собрании, и в театре, и в частном доме, в гостях. Не скрою, что это было очень нудно и подчас тяжело, но все работали не меньше моего на своем месте, а больше всех сам А.Н. Куропаткин, которому в это время исполнилось только 42 года, и он, полный энергии и живого интереса, вкладывал всю душу, ум, опыт и чрезмерную трудоспособность в порученное ему дело организации и управления Закаспием, приобретшим особо важное политико-стратегическое значение в сношениях с Англией, благодаря приграничному положению с Афганистаном и Хоросаном. Англия стала серьезно присматриваться теперь к деятельности молодого, энергичного и с блестящим боевым опытом начальника Закаспийского края, причем некоторые английские газеты назвали г[енерал]-л[ейтенанта] Куропаткина «тучей на горизонте Индии». И это была правда, потому что он впервые поднял и стал разрабатывать вопрос о действиях на случай войны с Англией из Закаспийского края через Афганистан к стороне Индии. К разработке этого вопроса был привлечен и я. Сознавая всю его важность, я терпеливо нес ту нелегкую нагрузку и черную работу в этом деле, какая выпала на мою долю.
Так проходили дня за днями весь октябрь, ноябрь и начало декабря. Жизнь сложилась определенно, но монотонно и безрадостно. Какой-либо строго определенной и захватывающей цели впереди не было видно. Все мелочи организации и бесконечные справки.
Развлечений[было] крайне мало. Из моих новых товарищей к барону Клодту приехала жена с сыночком Володей из Одессы. Это была очень нежная супружеская пара, у которой иногда я и проводил свободное время. Семья Федорова состояла из старика-генерала, его очень подвижной и жизнерадостной пожилой жены, 2-х подросток-дочерей и сына в кадетском корпусе. Были семьи и других сослуживцев в Области. Все собирались в гарнизонный клуб и, конечно, были знакомы между собой. Кроме страшной жары (в течение 8 месяцев в году со второй половины апреля и по ноябрь включительно) закаспийский край уже прославился длительной и тяжелой лихорадкой и затем «пендинской язвой»[126]. Эта болезнь, родная сестра прыщу города Алеппо в Сирии, выражалась появлением на самых нежных частях тела, а в частности, на лице, грудях и руках у женщин и детей особой болезненной опухоли, сначала с горошину, которая краснела, постепенно разрастаясь и иногда раскидываясь и на другие места, и близко[от] первоначального и совсем далеко; были случаи (у одного казака), что таких опухолей на разных частях тела одновременно появлялось более 500. Каждая опухоль в течение 11 месяцев развивалась в гноящуюся и мокрую язву, которая в этот период достигала своего апогея, а затем сама собой заживала, оставляя глубокий шрам, иногда отъедая часть уха или носа. Никакое лечение этой болезни не помогало, лишь ухудшало и затягивало естественное течение болезни. Физиономия, пораженная такой язвой на носу, губах и ушах, страшно безобразилась у человека во время полного развития этой болезни, действуя удручающе и на больного, и на его окружающих. Особенно тяжким являлось положение женщин и девушек, которые только по ночам решались выходить на улицу или закрывали лицо густой вуалью.
Бедный барон Клодт получил язву на оба уха и губу. Он пришел в такое отчаяние, что хотел застрелиться. Жена его поторопилась приехать из Одессы и самым нежным уходом за ним, вытираясь с ним одним и тем же полотенцем, для доказательства, что не брезгает его болезнью, сильно поддержала его дух и дала спокойно протечь 11 месяцам этой болезни. Сама она получила язву только на руках, выше локтя. Меня язва пока не трогала. Дети Ф[едоровы]х получили язву, а старшая дочь на лбу и на щеках; у некоторых дам – на носу. Словом, было, по крайней мере, 10 % обезображенных из всего
