– Я не поняла про то, как ты отдал все украденные деньги Почтамту. Зачем ты это сделал?
– Я и сам не до конца понимаю.
– Ты ведь эгоцентричный негодяй с моральным уровнем, как у… э…
– …крысы, – подсказал Мокриц.
– …крысы, спасибо… и вдруг ты становишься любимцем всех религий, спасителем Почтамта, героическим наездником, во всех отношениях замечательным человеком, вертишь дули перед богатыми и власть имущими и, как же без этого, спасаешь кота из горящего здания. И двух человек в придачу, но все знают, что кот здесь важнее. Кого ты пытаешься обмануть, господин фон Липвиг?
– Себя, наверное. Я встал на прямой путь. Я твержу себе, что могу все бросить, как только захочу, но я не хочу. Но я знаю, что, если бы не мог бросить все, когда захочу, я бы ничего этого не делал. Э… есть и еще одна причина.
– Какая же?
– Я не Хват Позолот. Это как бы важный момент. Кто-то скажет, что разница небольшая, но я знаю себя, и я вижу, что разница есть. Примерно как голем, который не молоток. Пожалуйста, скажи. Как мне обойти «Гранд Магистраль»?
Госпожа Ласска смотрела на него пронзительным взглядом, пока ему не стало очень неуютно. Потом она заговорила отсутствующим тоном:
– Насколько хорошо ты знаешь Почтамт, господин фон Липвиг? Само здание?
– Пока оно не сгорело, видел большую часть.
– Никогда не поднимался на крышу?
– Нет. Не смог найти выход. Верхние этажи были забиты письмами, когда я… хотел… – Мокриц осекся.
Госпожа Ласска затушила окурок.
– Отправляйся туда сегодня вечером. Оттуда чуть ближе до неба. Встань там на колени – и молись. Ты ведь умеешь молиться? Это просто: сложи ладони – и надейся.
Мокриц кое-как дотянул до вечера. Он занимался почтмейстерскими делами: поговорить с господином Шпульксом, накричать на строителей, проследить за нескончаемой уборкой, принять на работу новых почтальонов. В последнем, впрочем, он просто соглашался с Грошем и госпожой Макалариат – они лучше знали, что делать. Ему оставалось только присутствовать и принимать от случая к случаю решения.
– Как вы относитесь к вдовам машинистов? – госпожа Макалариат возникла у его стола.
Повисла напряженная пауза. Она породила много маленьких пауз, и каждая последующая смущалась еще больше своей родительницы.
– Никак не отношусь, – смог выдавить Мокриц. – Почему ты спрашиваешь?
– Барышня одна интересуется. Говорит, в «Гранд Магистрали» хорошо относятся.
– А! Думаю, она имеет в виду, как мы относимся к видовым меньшинствам, – сказал Мокриц, вспомнив исповедь Позолота в «Правде». – Только у нас на Почтамте к ним нет никакого особого отношения, потому что мы не знаем, что это значит. Мы возьмем на работу любого, кто умеет читать, писать и дотягивается до почтового ящика, госпожа Макалариат. Я приму вампира, если он состоит в Лиге Воздержания, тролля, если он научится вытирать ноги, а если у нас здесь появятся вервольфы, я буду счастлив взять на службу почтальона, который способен укусить в ответ. Кого угодно, лишь бы выполнял свою работу, госпожа Макалариат. Наша работа – почта. Утром, днем, вечером – мы разносим почту. Что-нибудь еще?
В ее глазах загорелся огонек.
– Я ничего не имею против тех, кто не стесняется своей природы, господин фон Липвиг, но вынуждена протестовать против гномов. Господин Грош нанимает гномов!
– Гномы отличные работники, госпожа Макалариат. Уважают написанное слово. Трудолюбивы, – быстро ответил Мокриц.
– Но они не говорят, что у них… как у них… какого… девочки они или мальчики.
– А, снова речь об уборных? – спросил Мокриц с поникшим сердцем.
– Я несу ответственность за нравственное здоровье молодежи под моим началом, – строго сказала госпожа Макалариат. – Улыбайтесь, сколько хотите, почтмейстер, я не позволю со мной шутки шутить.
– Такая самоотдача делает тебе честь, госпожа Макалариат, – сказал Мокриц. – Этому будет уделено особое внимание при строительстве нового здания, и я распоряжусь, чтобы архитектор консультировался с тобой на каждом этапе.
Тщательно скрытый бюст госпожи Макалариат заметно приподнялся в ответ на неожиданно полученную власть.
– А пока что, увы, придется обойтись тем, что уцелело после пожара. Надеюсь, как член руководства, ты объяснишь всем сложившуюся ситуацию.
Очки мисс Макалариат вспыхнули чудовищной гордостью. Руководство!
– Ну конечно, почтмейстер, – выпалила она.
Но в основном Мокрицу хватало просто… быть там. От половины здания осталась лишь обугленная скорлупа. Вся работа сместилась на уцелевший пятачок. Почту и вовсе сортировали на лестнице. Дела шли лучше, когда он был рядом. Ему даже не нужно было ничего делать – просто быть с ними.
Он никак не мог выкинуть из головы пустой постамент, откуда сняли бога.
Когда на город опустился вечер, Мокриц был готов. Лестниц на Почтамте было полно, големам удалось расчистить даже верхние этажи. Все покрывала сажа, некоторые двери вели в сплошную черноту, но он шел наверх.
Он преодолел чердачные руины и через люк выбрался на крышу.
Крыши осталось немного. Упавший ливневый резервуар утащил за собой и основательную часть горящей кровли, и две трети центрального холла оказались под открытым небом. Но пожар не тронул левое крыло Почтамта, и крыша здесь выглядела довольно крепкой.
Тут находилась старая голубятня для почтовых голубей, и в ней кто-то жил. Ничего удивительного. В Анк-Морпорке хотело жить намного больше людей, чем было Анк-Морпорка. Они составляли в городе отдельную субкультуру – крыши, башенки, узорчатые своды, купола, трубы и…
…клик-башни. Как он мог забыть. Аккурат накануне того, как его жизнь приняла странный оборот, он видел здесь клик-башню и чей-то силуэт. Зачем в голубятне клик-башня? Не голуби же ею пользуются.
На башне обитали три горгульи. Им вообще нравились семафоры – горгульи любили высоту больше всего на свете, – и они органично вписывались в их сеть. Разумное, наблюдательное существо, которое в состоянии записать сообщение, было находкой для любой башни. Горгульи даже не требовали платы, и им никогда не становилось скучно. Как что-то может наскучить существу, которое готово сидеть, уставившись в одну точку, долгие годы?
На городских клик-башнях зажигались огни. На ночь их башни не закрывались в университете, во дворце, в гильдиях и в резиденциях важных богачей (и главных параноиков), но основная башня на холме Тумп сверкала как страшдественская елка. Она подмигивала узорами желтых клеточек. Беззвучные на таком расстоянии, искрящиеся сигналами, которые прорезали сумеречный туман, рисующие в ночи свои созвездия, башни были волшебнее волшебства, завораживали сильнее ворожбы.
Мокриц не мог отвести глаз.
Ведь магия – это то, что случается по щелчку пальцев. Где же в этом волшебство? Магия – это бормотание слов и странные рисунки в старинных книгах, в неправильных руках она представляет огромную опасность, и несравнимо большую – в правильных. Вселенная переполнена ею. Она зажигает звезды и позволяет ногам не отрываться от земли.
Но то, что он видел перед собой… это было волшебно. Обычные люди вообразили все это – и сделали возможным. Они построили башни на болотах и обледеневших горных хребтах. Они чертыхались – и даже хуже – они использовали логарифмы. Они переходили вброд реки и упражнялись в тригонометрии. Они не умели мечтать так, как мечтают другие, но они вообразили иной мир и изогнули вокруг него реальность. И из их пота, проклятий и математики родился этот… организм, передающий слова по всему миру с легкостью лунного света.
Она сказала молиться. В каком-то смысле боги были ему обязаны. А что? Они получали щедрые подношения и отличную небесную репутацию за то, к чему на самом деле не были причастны.
Госпожа Ласска сказала встать на колени. Она не шутила.
Мокриц опустился на колени, сложил руки и произнес:
– Обращаю эту молитву к любому богу, который…
В пугающей тишине зажглись огни клик-башни через дорогу. Большие квадраты один за одним просыпались ото сна. На мгновение Мокриц увидел на фоне одной заслонки силуэт фонарщика.
Он скрылся во тьму, и башня начала щелкать. Она была так близко, что осветила и крышу Почтамта.
На краю крыши стояли три темные фигуры и наблюдали за Мокрицем. Их тени плясали в такт переменчивому узору огней, дважды в секунду. В этом свете стало видно, что фигуры были человеческими – во всяком случае, человекоподобными. И они приближались к нему.
Боги. Боги человекоподобны. И им не нравится, когда с ними шутят.
Мокриц прочистил горло.
– Я, конечно, рад встрече… – прохрипел он.
– Ты Мокриц? – спросила одна из фигур.
– Слушайте, я…
– Она так и сказала, что ты будешь на коленях, – сказал второй член троицы небожителей. – Чаю хочешь?
Мокриц не спеша поднялся на ноги. Это было не свойственное богам поведение.
