О, я всего боюсь…
– Довольно, утри слезы и будь благоразумна.
– Послушай, – сказала она живо, – послушай, я не знаю, что ты хочешь сказать ей, какую тайну ты хочешь открыть ребенку, которого ты не знаешь. Но я знаю ее и должна тебе сказать следующее: Женевьева – девушка не робкая, но очень чувствительная. Прислушайся к моим словам… ты можешь оскорбить в ней чувства… о которых ты и не подозреваешь и которых ты не можешь себе и представить…
– Да почему такое?
– Потому что она принадлежит к другой породе людей, чем ты… она – с другой планеты… Я говорю в отношении нравственности. Между вами стоит непреодолимое препятствие. Женевьева – существо с самой чистой и высокой нравственностью, а ты…
– Ну а что же я?
– А ты не можешь назвать себя честным человеком.
III
Вошла Женевьева, живая и грациозная.
– Все мои малютки спят в дортуаре, и у меня есть свободное время… Но, бабушка, что это с тобой? У тебя такое странное выражение лица! Неужели тебя все еще беспокоит эта история?
– О нет, – сказал Сернин, – я успокоил вашу бабушку… Но мы разговаривали о вас, о вашем детстве, а о нем, кажется, ваша бабушка не может говорить не волнуясь…
– О моем детстве? О, бабушка! – сказала Женевьева, краснея.
– Не сердитесь на нее, мы совершенно случайно коснулись этого вопроса. Оказалось, что я часто проезжал мимо маленького селения, где вы росли.
– Аспремона?
– Да, Аспремона, близ Ниццы. Вы жили тогда в новом доме, совсем белом…
– Да, – сказала она, – дом был выкрашен белой краской с голубой каймой вокруг окон… Я тогда была очень маленькой, потому что рассталась с Аспремоном в семь лет, но, несмотря на это, я помню все, до мельчайших подробностей. Я, как сейчас, вижу ярко освещенный солнцем белый дом… эвкалипт в конце сада…
– В конце сада были оливковые деревья, и под одним из них – стол, где ваша мать работала в жаркие дни…
– Да-да, это верно, – сказала Женевьева, взволнованная воспоминаниями, – и я играла около нее.
– Да, там я часто видел вашу мать… И сейчас, когда я увидел вас, я как бы нашел ее, но более веселую и счастливую…
– Бедная мама действительно не была счастлива. Мой отец умер в тот день, когда я родилась, и ничто не могло утешить ее. Она часто плакала, и я до сих пор храню маленький платок, которым я вытирала ей слезы.
– Маленький платочек с розовыми рисунками?
– Да, – воскликнула она удивленно, – разве вы знаете?
– Да, я видел однажды, как вы утешали ее…
Она пристально посмотрела на него и проговорила как бы про себя:
– Да-да, мне кажется, я вспоминаю звук вашего голоса, выражение ваших глаз… Она задумалась.
– Так вы знали мою мать?
– У меня были друзья близ Аспремона. Последний раз, когда я ее видел, она мне показалась еще более печальной, чем обыкновенно, более бледной, и когда я приехал опять…
– Она уже умерла, – перебила Женевьева, – да, она недолго хворала, всего несколько недель, а я осталась одна с соседями, которые ухаживали за ней. И однажды утром ее унесли.
В тот же день, вечером, когда я спала, пришел кто-то, взял меня на руки, завернул в одеяло…
– Мужчина? – спросил князь.
– Да, мужчина. Он тихо успокаивал меня ласковым голосом… нес меня на руках… потом в карете, ночью, он укачивал меня… рассказывал сказки… тем же голосом…
Она остановилась и стала снова пристально вглядываться в лицо Сернина, стараясь уловить ускользавшее от нее воспоминание.
Князь спросил ее:
– А потом? Куда же он вас отвез?
– Дальше я помню смутно… Точно, я спала несколько дней. Потом я вспоминаю себя в небольшом городке Вандеи, где я провела вторую половину моего детства, в Монтегю, у семейства Шеро. Очень хорошие люди. Они заботились обо мне как о своей дочери, и я никогда не забуду их нежной преданности.
– Они тоже умерли?
– Да, – ответила Женевьева, – эпидемия тифа унесла их, но я узнала это позднее. Как только они захворали, меня опять унесли, и опять ночью, завернув в одеяло… Но я была уже большая, поэтому я сопротивлялась, хотела кричать, и… незнакомец вынужден был завязать мне рот платком.
– Сколько же лет вам тогда было?
– Четырнадцать… это было четыре года тому назад.
– Вы видели этого человека? Сможете узнать его?
– Нет, я не могла видеть его лица… Он скрывал его, и к тому же на этот раз он не сказал ни слова. Но у меня осталось впечатление, что это был тот же человек, что и в первый раз… То же заботливое отношение, ласковые жесты, осторожность…
– Ну а потом?
– Потом, как и в первый раз, в моих воспоминаниях следует перерыв… на этот раз, кажется, я была больна. Когда я пришла в себя, я оказалась в светлой, веселой комнате. Седая дама, улыбаясь, стояла у моей постели. Это была бабушка, а комната как раз та, которую я занимаю сейчас наверху.
Женевьева успокоилась и закончила, улыбаясь:
– И вот госпожа Эрнемон нашла меня у порога своей двери, спящую, и стала моей бабушкой.
Сернин слушал ее с возрастающим удивлением, которое не старался скрыть.
– А вы ничего не слыхали об этом человеке с тех пор? – спросил он.
– Нет, ничего.
– И вам было бы приятно увидеть его?
– О да, я была бы очень рада.
– Так вот…
Женевьева невольно вздрогнула:
– Вы что-то знаете о нем, быть может…
– Нет-нет, я хотел только…
Он встал и прошелся по комнате. Время от времени его взгляд останавливался на Женевьеве, и, казалось, он готов был ответить утвердительно на заданный ею вопрос.
Госпожа Эрнемон со страхом глядела на него, ожидая, что вот-вот он откроет тайну, от которой будет зависеть покой и счастье молодой девушки.
Князь сел наконец возле Женевьевы и сказал:
– Нет, видите ли, я вспомнил…
– Вы вспомнили? Что?
– Нет, я ошибся. В вашем рассказе есть некоторые подробности, которые и ввели меня в заблуждение.
– Вы уверены в этом?
Он помолчал немного и твердо сказал:
– Совершенно уверен.
– А я думала… мне показалось… что вы знаете…
Она не закончила, ожидая ответа на вопрос, который не смела ясно поставить. Сернин молчал. Не настаивая больше, Женевьева обратилась к госпоже Эрнемон:
– Спокойной ночи, бабушка! Пойду поцелую перед сном своих малюток. – Она протянула руку князю. – Еще раз благодарю…
– Вы уже уходите? – спросил он живо.
– Да, извините меня, мне пора.
Он поклонился и пожал ей руку. У двери Женевьева на мгновение остановилась, обернулась с улыбкой и вышла.
Князь сидел, бледный от волнения,
