Так учреждение по организации гонений вновь оказалось способным использовать умения и навыки, разработанные ранее, но уже против тех самых людей, которые первыми поддержали его создание.
Эффект, оказанный этим на общество, стал абсолютным. Историк Хуан де Мариана сформулировал его следующим образом: «Люди были лишены свободы разговаривать друг с другом и слушать»[1003].
Так как малейшая оговорка мгла привести к обвинению, унижению и потере привилегий, общество бдительности превратилось в общество подозрительности и разделения.
А теперь вернемся к кровопролитным дням в самом начале истории иберийской инквизиции — в Севилью образца 1484 г., к первым инструкциям, выпущенным для оперативной работы трибуналов великим инквизитором Томасом де Торквемадой. Шестая глава документа гласит следующее: «Названные инквизиторы должны приказать, чтобы еретики и вероотступники не могли занимать государственных должностей или возводиться в сан священнослужителей. Не могут они быть ни юристами, ни землевладельцами, ни фармацевтами, ни купцами, торгующими специями, ни врачами, ни хирургами, ни специалистами по кровопусканию, ни оценщиками конфискованного имущества. Они не должны носить ни золота, ни серебра, ни жемчуга, ни кораллов, ни других подобных вещей, ни драгоценных камней. Не могут носить они ни шелка, ни камлота… Они не должны ездить верхом на лошадях или носить оружие в течение всей своей жизни под страхом наказанья, если будет установлена их вина в том, что они взялись за старое, вновь впав в ересь»[1004].
В 1488 г. в Вальядолиде Торквемада пошел еще дальше. Он приказал запретить детям и внукам еретиков занимать официальные должности (см. начало главы)[1005].
В этой главе мы видели, как ограничения вводили в жизнь на примере Антонии Мачадо, внучки осужденного, против которой было возбуждено в 1604 г. в Мексике дело о ношение одежды с золотой каймой. Подобные преследования не были редкостью. В 1587 г. Эльине (Мурсия) оштрафовали нескольких потомков людей, «освобожденных» или осужденных инквизицией. Они были виновны в ношении шелковой одежды и кинжалов[1006].
Отчасти тревогу тех, кого затрагивали эти запреты, можно понять из дела Иеронимы де Варгас. Она обратилась в 1560 г. в инквизицию с сердечной просьбой, умоляя разрешить ей носить шелковые одежды. Ведь в кастильском обществе это воспринималось как знак благородства и достоинства. Восемнадцатью годами ранее в Куэнке родителей Иеронимы, когда ей было два года, осудила инквизиция. Молодая женщина боялась, что ее муж, входящий в малое дворянское общество, обнаружит, что она не может носить шелковые одежды. Тогда он «не станет обустраивать супружескую жизнь». (Иными словами, не захочет спать с ней)[1007].
А сейчас стоит снова задуматься о том, что предполагали начальные инструкции Торквемады от 1484 г. В связи с тем, что людям не разрешали носить одежду и ювелирные украшения определенного типа, запрещали ездить верхом на лошадях и носить оружие, заниматься определенными работами, то, очевидно, за ними должны были вести наблюдение. Следовательно, с самого начала инквизиция ввела правила, исподволь внушающие всему обществу взаимную бдительность. Правда, наблюдения проводили не сами чиновники трибуналов, не они выступали с обвинениями. Но именно правила инквизиции создавали атмосферу, из которой это следовало.
Но в то же самое время не следует попасть в ловушку и взвалить всю вину за недостатки людей на инквизицию, делая из нее козла отпущения. Требование проявлять любопытство было тем, чему многие люди могли только радоваться. Большинство из нас, честно сказать, с удовольствием обсуждают общих знакомых. Сплетни существуют повсюду, это забава. Но главное в том, что они позволяют говорить о недостатках других, не задумываясь о своих собственных.
Обеспечивая моральную легитимность такого поведения, инквизиция сделала великолепный шаг, чтобы создать собственную популярность, позволив замаскировать желание посплетничать под видом «доброго дела».
Легитимность сплетен, как мы видели, обеспечила инквизиции возможность проникновения во все сферы общественной жизни. В Португалии до выдачи лицензии учителям и акушеркам обязательно проводили тщательное исследование всей их жизни[1008]. На Сицилии ни один иностранный школьный учитель не мог получить работу без разрешения инквизиции. Аутодафе распространились от столицы, Палермо, до городов Катания и Мессина на восточном побережье[1009].
Но постоянное насаждение подобного поведения в соответствии с установлениями оказало на человеческое общество такое же воздействие, как засуха на реку. Люди влачили жалкое существование. Из их жизни исключили инновации и творчество, заменив их непосредственным удовлетворением, полученным от сплетен и мщения.
Глава 10
Управление страхом
«…Вместо того чтобы говорить об инквизиторах в Перу, было бы значительно точнее говорить о Перу как об инквизиторе».
Теперь мы, судя по всему, проникли в самое сердце «добрососедства». Мыслимые и немыслимые вопросы циркулировали по городам, их острота не убывала. Каким образом удалось инквизиции проникнуть в повседневную жизнь? Что заставило людей подчиниться этой организации и ее хрупкой воле? Мы видели, что официальное разрешение на шпионаж вселяло ощущение сопричастности, вызывало удовольствие. Но для пользования пассивностью людей нужно учреждение, готовое принять на себя командование.
Знакомая история, хотя она и известна издревле. Подробности процедур, как мы уже знаем, делает инквизицию современным учреждением по организации преследований — одним из первых в этом роде. Вместе с организацией гонений появилась возможность перехватить власть. А власть, в свою очередь, породила коррумпированность того, что должно было считаться эталоном чистоты. Инквизиция теоретически рассматривалась как божественный инструмент. Но она была человеческим инструментом.
Эта коррумпированность не вызывает удивления. По мере развития истории инквизицию пронизывала кровожадность, участились случаи сексуальных злоупотреблений инквизиторов.
Эти две характеристики действительно часто оказывались связанными между собой. Лусеро в Кордове, Маньоска в Лиме и Мексике, Салазар в Мурсии устраивали крупномасштабные сожжения даже в том случае, когда удовлетворяли свои низменные желания. Безусловно, они не являются исключительными примерами (см. введение, главы 3 и 5). Согласно общественному положению в то время, роль этих властных персон могла показаться в чем-то притягательной. У них имелась власть покарать или помиловать…
Как показывают эти примеры, коррупция была распространена повсеместно — в колониях, в Португалии, в Испании. Схожие случаи отмечались повсеместно. В Картахене, центре работорговли в Южной Америке, злоупотребления властью происходили ежедневно. Ведь огромные количества контрабандных африканских рабов прибывали в Америку в ужасающих условиях. Возможно, именно поэтому испанский поселенец Лоренцо Мартинес де Кастро не должен был удивляться тому, что в 1643 г. он оказался узником инквизиторской тюрьмы.
После прибытия Мартина Реала, представителя инквизиции от Супремы в Испании, Мартинес де Кастро написал ему жалобу, подробно изложив все, что сделал инквизитор Хуан Ортис с его женой, Руфиной де Рохас. Незадолго до того Ортис приступил к необычной практике: он начал исповедовать Руфину, притом исповеди продолжались всю ночь. Мартинес де Кастро сформулировал это риторически следующим образом: «Какое дело может быть настолько серьезным, чтобы замужняя женщина исповедовалась в течение всей ночи? И каким должен быть писец, чтобы записывать все ее слова? Какие божественные законы требуют, чтобы инквизитор совершал публичное прелюбодеяние?! Поэтому, если я убил бы свою жену, то в этом имелась бы только его вина»[1010].
Были основания предполагать, что возникнут негодование и скандал. Но в самой жалобе не имелось ничего, что свидетельствовало бы об удивлении. Скорее, человек просто надеялся, что к его обиде прислушаются. В течение следующих шести месяцев и даже позднее Реал изо всех сил старался узнать, что происходит с жалобой. Точнее, что с ней не происходит…
Руфине, жене Мартинеса де Кастро, в июне 1643 г., когда начались ее проблемы, исполнилось всего семнадцать лет. Можно легко понять, что она, недавно приехав из Севильи, все еще привыкала к жизни в Новом Свете… и к требованиям своего тела. Возможно, она находила, что ее пожилой муж скучен, деспотичен, или даже обладает двумя этими качествами. Это обстоятельство привело к тому, что в первой половине 1643 г. она стала давать ему «дикие баклажаны». От них, как сказала ей рабыня Томасса, муж будет засыпать. А она сможет выходить по ночам и поступать так, как ей заблагорассудится (а возможно, что еще важнее, поступать не так, как заблагорассудится ему)[1011].
