Руфине, жене Мартинеса де Кастро, в июне 1643 г., когда начались ее проблемы, исполнилось всего семнадцать лет. Можно легко понять, что она, недавно приехав из Севильи, все еще привыкала к жизни в Новом Свете… и к требованиям своего тела. Возможно, она находила, что ее пожилой муж скучен, деспотичен, или даже обладает двумя этими качествами. Это обстоятельство привело к тому, что в первой половине 1643 г. она стала давать ему «дикие баклажаны». От них, как сказала ей рабыня Томасса, муж будет засыпать. А она сможет выходить по ночам и поступать так, как ей заблагорассудится (а возможно, что еще важнее, поступать не так, как заблагорассудится ему)[1011].
Проблемы Руфины начались тогда, когда она сказала Томассе, чтобы та на исповеди не сообщала священнику о своем участии в подмешивании этого слабого снотворного в еду мужа Руфины. Женщина заявила служанке, что это не грех[1012].
Этот наказ Руфины подслушал плотник-мулат Педро Суарес. У него появился шанс развлечься: слуга решил донести на госпожу в инквизицию[1013].
Суарес не был слишком благочестивым человеком. Вероятнее всего, его мотивацией в этом случае предательства оказалось собственное подавленное желание обладать Руфиной.
В любом случае, в тот самый день, когда Суарес ходил доносить на нее, в дом Руфины прибыл посыльный инквизиции в Картахене. Он приказал всем рабыням явиться на допрос.
Руфину охватила паника. Она бросилась к священнику за советом. Тот велел ей немедленно отправиться в инквизицию и во всем покаяться.
Своеобразные ценности того далекого времени и места отражает то, что с точки зрения инквизиции грех молодой женщины заключался не в том, что она тайно давала мужу легкое снотворное. Грешнее оказалось то, что она посоветовала своей рабыне Томассе не исповедоваться в своем участии в этой истории.
На обратном пути после посещения священника Руфина встретила свою подругу Иньес. Иньес явно кое-что знала об инквизиторе Хуане Ортисе. Она предложила женщине броситься ему в ноги. Будет полезно, добавила подруга, если Руфина наденет свои ювелирные украшения и лучшую одежду, чтобы выглядеть по возможности красивее.
Руфина выполнила все, что ей велела подруга. В тот же вечер она отправилась к Ортису. Мужчиной, сопровождавшим ее и ее рабыню на узких улочках в тот вечер, обеспечивая безопасность от возможной физической угрозы, был самолично Педро Суарес, ее обвинитель[1014].
В тот вечер Руфина провела полчаса с Ортисом. Ее рабыня Анна находилась снаружи в темном коридоре.
Затем Руфина появилась и сообщила Суаресу, что инквизитор объявил: это не имеет значения для трибунала. Однако она отправилась к Ортису на следующий вечер — и снова в сопровождении Суареса. Ортис велел ей прийти днем через двое суток на официальную исповедь. Женщина должна одеться во все черное, а по городу ее должны пронести рабы[1015]. Исповедь считалась простой формальностью, которую она должна пройти, чтобы забыть все вопросы относительно проступка против веры.
Однако Ортис явно знал, как заманивать в ловушку женщин, подобных Руфине. Как только уйдет ее охрана, переход от облегчения к страху окажется провокацией весьма экстремальных чувств.
Когда женщина прибыла в назначенный день в шесть часов утра со своими рабами, Ортис резко изменил свое отношение. Он зло набросился на Руфину и сообщил: теперь стало совершенно понятно, что у инквизиции нет выбора. Ее следует арестовать.
Ей было приказано явиться ночью через два дня. Тогда можно будет разобраться, не имеется ли какого-нибудь другого выхода[1016].
Злополучная Руфина выполнила все указания инквизитора. Пройдя через Картахену при лунном свете, она прибыла в назначенный вечер вместе с Суаресом и своей рабыней Анной, двигаясь в хвосте процессии. Ортис спросил, сопровождал ли ее мужчина. Да, отвечала она, ее охранник Суарес ждет ее. «Не следовало приводить его, — заявил инквизитор. — Таким людям, — продолжал он, без сомнения, помня об обвинении, выдвинутом слугой против Руфины, — не следует доверять».
Более того, он пригласил ее «войти в его спальню, заставляя поверить в то, будто Ортис хотел, чтобы она осталась на ночь с ним»[1017].
Руфина извинилась и ушла. Ее вызвали вновь через два дня. На этот раз ее исповедовал представитель Супремы Мартин Реал. Она была в белой сорочке и юбке, отделанной зеленой тафтой. Прибыла женщина поздно вечером и вошла через боковую дверь апартаментов инквизитора, а не в парадный вход, как раньше.
В этот раз она действительно провела там всю ночь…[1018]
Злоупотребление властью сначала шокирует. Но вернемся к тому, как Руфина говорила об одежде, в которой она была в ночь, когда ее соблазнил Ортис. Подобное описание могла дать только женщина, которая с великим вниманием отнеслась к своему внешнему виду перед выходом из дома. Более того, войдя в дом через боковую дверь, она знала, что ее ждет. Это описание дал человек, который, придя в ужас от столкновения с властью, все же обнаружил, что подчинение этой власти в чем-то притягательно для него.
Здесь мы соприкасаемся с эмоциональным ландшафтом одного из наиболее волнующих научных экспериментов XX столетия. В 1961 г. Стэнли Милгрем проводил тестирование реакции человека на обладание властью. Участникам было предложено управлять постоянно увеличивающимися электрическими разрядами большой величины, соответствующими их реакции на человека, которого они не видели (он находился в соседней комнате). На самом-то деле никого не пытали, но до участников эксперимента доносились крики и рыдания актера. И слыша эти крики, две трети участников все же дали самые большие разряды из всех, которые могли вызвать летальный исход.
Власть и сила подчиняют. Инквизитор Ортис ловко разыграл свою роль, продемонстрировав Руфине свой потенциал сострадания, после чего заставил ее бояться своей силы. Возможно, его могущество подчеркнуло ее ощущение одиночества в этом чужом для нее городе, таком далеком от дома в Испании. Здесь, на улицах находилось слишком много американских индейцев и африканских слуг, страдания тех, кого выгрузили с работорговых судов, постоянно были на виду, а последствия неподчинения и беспомощности оказывались очевидными. И власть могла слишком легко ее подчинить…
Представитель инквизиции Реал, узнавший правду о произошедшем, пришел к выводу, что Руфина согрешила, переспав с Ортисом. Но падение инквизитора не учитывалось в определении преступления против веры.
Может показаться чем-то из ряда вон выходящим, что инквизиция рассматривала эту любовную связь как грех Руфины, а не Ортиса. Но такова была женоненавистническая мировая точка зрения, отраженная и этим учреждением.
Мужчин, подобных Ортису, простить трудно. Инквизиторы должны были иметь легальную подготовку. Они не являлись обычными монахами. Скорее, это священники, которые не посвящены в духовный сан[1019]. Поэтому падения, подобные рассмотренным, менее похожи на ханжеские. Приходишь к выводу, что власть была сосредоточена в руках представителей Господа до такой степени, что многие просто не могли сопротивляться проистекающим из этого возможностям.
Укрепление полномочий инквизиции влекло за собой укрепление коррупции власти. В действительности инквизиторы были «не демонами и не ангелами, а просто мужчинами во всем своем величии и со всей своей гнусностью»[1020].
Власть инквизиторов проявлялась не только в сексуальной активности. Она затрагивала все аспекты жизни: одежду, отношения с коллегами, гордость. Для исследования вопроса о том, каким образом власть служителей трибуналов сказывалась на ощущении дозволенности и недозволенности, рассмотрим завещание великого инквизитора Португалии дона Франсишку да Кастро.
Да Кастро был ключевой фигурой в борьбе за власть инквизиции с Жуаном IV, первым королем Португалии после отделения от Испании в 1640 г. Стремясь обеспечить платежеспособность португальского государства, в 1649 г. Жуан IV выпустил закон, запрещающий конфискацию товаров инквизицией у купцов-конверсос. Чиновники трибуналов, удрученные угрозой своим доходам, начали с монархом затяжную борьбу, заручившись поддержкой папского престола. Последний не признавал Жуана и считал португальскую корону вакантной.
После, смерти великого инквизитора Португалии кардинала Энрике, брата Жуана III, высшие чины трибуналов обзавелись «пестрой» репутацией. В 1621 г. королю Фелипе IV (он же — Филипп III в Испании) было направлено срочное письмо, которое гласило: португальская инквизиции находится на грани краха из-за коррумпированности великого инквизитора Фернанду Мартинеша Маскареньяша. Для разрешения данной проблемы следовало созвать совет, а его участники не должны были состоять в родстве с великим инквизитором, а также находиться в долгу перед ним[1021].
