– А ты разве не можешь выказывать ее так, как тебе хочется? – резко спросил Деншер.
Это ее несколько озадачило, но она блистательно вышла из положения.
– Не тогда, когда это касается тебя. Кроме того, что она видит, что ты вроде бы потерял голову, – продолжала Кейт, – она видит, что я просто по-настоящему хорошо к тебе отношусь.
– Да уж, просто очень хорошо, как ей видится!
– Значит, действительно очень хорошо. И она очень просто, – Кейт улыбнулась, – считает меня по-настоящему очень хорошей.
Молодой человек задумался.
– В таком смысле, который требует объяснения.
– Тогда я объясняю. – Она и в самом деле была великолепна: все снова сводилось к ее просьбе о свободе действий и к высокому достоинству его доверия к ней. – Я хотела сказать, – добавила она, – что охотно буду объяснять.
– А что я буду делать?
– Распознавать возникающую в результате этого разницу, если она станет задумываться.
Однако тут, честно говоря, Кейт заколебалась. Моментальной реакцией на то, что она явно подразумевала, было только его молчание, и прежде чем он снова заговорил, она вспомнила о необходимой осторожности. Им теперь ни в коем случае нельзя было забывать о том, что тетушка Мод предоставила им свободу общения, поверив в их честность, и они не должны испортить все дело, злоупотребив ее доверием. Ему нужно вовремя от нее уйти. Возможно, они увидят, что это пойдет им на пользу. Но она вспомнила и о Милли.
– Не забудь навестить ее.
Однако Деншер так и не усвоил того, что она ему говорила.
– Значит, я могу придти снова?
– К тетушке Мод – сколько угодно. Но мы не сможем снова, – сказала Кейт, – сыграть с ней эту шутку. Я не смогу встречаться с тобой здесь наедине.
– Тогда – где же?
– Пойди повидаться с Милли, – повторила она для вящей убедительности.
– А мне-то что пользы от этого?
– Попробуй сделать это – и увидишь.
– Ты хочешь сказать, что сумеешь тоже оказаться там? – спросил Деншер. – Допустим, сумеешь, но как это даст нам возможность уединиться?
– Попробуй – и увидишь, – повторила девушка. – Мы должны использовать любые возможности.
– Точно так считаю и я. Но, как мне представляется, у нас есть возможность получше этой. – Его идея была такова, что заставила его на миг замолкнуть, однако он все же решился ее высказать с достаточной убежденностью: – Почему бы тебе не приехать ко мне?
Его вопрос вызвал в ее глазах выражение столь глубокого огорчения, что казалось, они говорили ему, что он не так уж великодушен, ожидая от нее определенного ответа, и, глядя на него так, она как бы молила его подождать и обращалась к чему-то в нем, заставив его ощутить это что-то как чувство жалости. Из-за этого оттенка ее особой нежности Деншер почувствовал, что его вернули на прежние позиции; и пока он вопрошал свою душу и свою плоть, на какие уступки они согласны пойти, Кейт по-прежнему настаивала на своем единственном средстве решения их трудностей. Это могло бы вызвать у него раздражение, если бы он хоть на миг предположил, что Кейт порой способна на глупое упорство.
– Ты сам увидишь разницу, увидишь, как это все изменит, – сказала она.
Ну что ж, раз она не глупа, значит – умна; значит, это он глуп, и доказательством послужит то, что он будет поступать, как она хочет. Но он сделал последнее усилие понять: ее упоминание о «разнице» навело его на эту мысль. Ему и в самом деле удалось ухватиться за что-то тонкое, но прочное, когда он произнес:
– Минуту тому назад, когда ты говорила о разнице, ты имела в виду, что разница будет в том, что ее удастся убедить в твоей неприязни ко мне?
Однако у Кейт для такого грубого выражения ее идеи имелся один из самых ярких способов демонстрации нетерпения, с помощью которого она закрыла дискуссию. По ее знаку Деншер открыл дверь, и она вышла вместе с ним на лестничную площадку, всем своим видом показывая, что она представила ему все возможности и любые вопросы будут праздными, а сомнения – неуместными.
– Я и правда возненавижу тебя, если ты испортишь мне всю красоту того, что я вижу!
III
Несмотря на все это, Деншеру предстояло услышать от нее еще многое о том, что и как она видит; и ближайший же случай приготовил для него еще и другие сюрпризы. Наутро после его визита к Кейт он получил от миссис Лоудер телеграфное выражение ее надежды, что он сможет оказаться свободным в этот вечер, чтобы пообедать вместе с ними; и счел свою свободу везеньем, хотя в какой-то степени подпорченным продолжением ее послания: «Ожидаем американских друзей, которых, как я, к моему удовольствию, обнаружила, вы тоже знаете!» Его знакомство с американскими друзьями оказалось явно неприятной случайностью, чьи плоды ему придется вкушать до последней горькой дольки. Предвкушение, однако, поспешим мы добавить, к его радости, в самом событии оправдалось не полностью, пережив приятное сокращение: само событие заключалось в том, что на Ланкастер-Гейт, через пять минут после своевременного появления там Деншера, миссис Стрингем приехала одна. Долго длящийся свет летних дней, поздние фонари – уже вошедшие в привычку – сделали обеды более поздними и еще более поздним появление гостей, так что Деншер, со своей обычной пунктуальностью, застал миссис Лоудер в одиночестве: сама Кейт еще отсутствовала на поле боя. Поэтому ему пришлось пережить с хозяйкой дома несколько сложных моментов – сложных по той причине, что они предлагали ему быть сверхъестественно простым. Ему самому, ей-ей, как раз этого и хотелось, но никогда еще не приходилось так широко и свободно – так сверхъестественно просто – быть простым, словно это ставилось ему в заслугу как достоинство. Это была особая черта, которую тетушка Мод, казалось, являла собственным примером; казалось, она говорила ему самым приятным тоном: «Вот чего я хочу от вас, разве вы не видите? Просто будьте точно таким, как я». Величина той черты, которую требовала от него миссис Лоудер, могла сама по себе лишить Деншера устойчивости: вообще-то, ему нравились величины, с которыми имела дело миссис Лоудер. Ему очень хотелось бы спросить у нее, насколько возможно, с ее точки зрения, чтобы бедный молодой человек хоть в чем-то походил на нее; но он все же довольно скоро осознал, что поступает именно так, как ей угодно, позволяя ей заметить его чуть глуповатое изумление. Более того, он испытывал странный, хотя и не очень сильный страх по поводу результатов разговора с ней, – поистине странный, ибо страшился он ее добродушия, а не суровости. Суровость могла бы вызвать его гнев – а в этом всегда было и удобство, и успокоение; добродушие же, в его положении, скорее всего, заставило бы почувствовать стыд, о чем тетушка Мод, чудесным образом относясь к нему с явной приязнью, видимо, догадывалась. Она также избегала и разговора, видимо щадя его, она его сдерживала, отказываясь с ним ссориться. А теперь она предлагала ему радоваться всему этому, и его втайне огорчало ощущение, что в целом это и станет для него тем, что лучше всего его устроит. Чувствовать, что тебя сдерживают, неприятно, но поистине гораздо страшнее чувствовать стыд, являвшийся чем-то вполне очевидным, и уже не имело значения, что этого Деншер тоже стыдился.
В его положении было весьма существенно, что в таком доме, как этот, над ним всегда способны одержать верх. «Что можешь ты предложить? Что можешь ты предложить?» – вопрошал дом, пусть даже приглушенно, соблюдая приличия и декорум, проборматывая эти слова с нескрываемой иронией. Ирония звучала возобновленным напоминанием об очевидных компенсациях, а он успел увидеть, как мало помогают его утверждения, что любая компенсация, то есть взятка, отвратительна уже по самой своей форме. Так действовать могли позволить себе драгоценные металлы – и только они, – с его же стороны, соответственно, было бы пустым тщеславием пытаться придать фальшивый блеск собственной мелкой монете. Унижение Деншера его собственным бессилием было именно тем, что пыталась, сдерживая его, смягчить для него миссис Лоудер, и, поскольку ее усилия в этом направлении никогда еще не были столь видимы, Деншер, вероятно, никогда еще не ощущал, что обрел столь определенное место в обществе, как в тот момент, ожидая вместе с нею полдюжины других ее гостей. Она радушно поздравила его с возвращением из Штатов и задала несколько вопросов о его впечатлениях, хотя и не слишком последовательных, но вполне обстоятельных, его позабавивших: сквозь них, словно сквозь прозрачное стекло, Деншер разглядел явную и неожиданную вспышку осознанной любознательности. У него на глазах она осознавала Америку как потенциальное поле общественной деятельности: мысль о возможности посетить замечательную страну явно до сих пор не приходила ей в голову, однако не прошло и минуты, как она уже говорила об этом как о своей заветной мечте. Он не поверил ее словам, но сделал вид, что верит; это опять-таки укрепило ее мнение о нем как о человеке безвредном и безвинном. Она была совершенно поглощена происходящим – чему и далее способствовало полное отсутствие у нее аллюзий, когда наивысшим эффектом ее метода стало великолепное появление Кейт. Тем самым ее метод получил полную поддержку, так как никакой молодой человек не смог бы оказаться менее неподдающимся, чем тот, чью застенчивость, очевидно, явилась преодолеть ее племянница. Очевидность предлога у Кейт на этот раз потрясла Деншера как нечто изумительное, хотя вряд ли менее изумительной была, между прочим, его незамедлительная трактовка отношений между его компаньонками – отношений, высвеченных ему прямым взглядом их хозяйки, не то чтобы любящим или очень долгим, но испытующим и ласковым, с которым девушка, приближавшаяся к ним, не могла не считаться. Этот взгляд охватил ее с головы до ног и, сам по себе, поведал бедному Деншеру историю, опять-таки чуть было не вызвавшую у него дурноту: она явственно говорила о том, с чем Кейт приходилось привычно и безоговорочно считаться.
