Гордон важно выступал слева от Колина, иногда останавливаясь, чтобы исследовать куст или понюхать травку. Когда они вернулись к дому, Колин взял ее за руку.
– Я скучал по тебе.
Она ощутила твердые бугорки мозолей на его ладони. Ужасно не хотелось отстраняться, но что толку мучить себя?
– Это всего лишь похоть.
Он остановился и провел пальцем по ее щеке. И во взгляде было столько нежности, что ее сердце пропустило удар.
– Я хочу от тебя большего, чем секс, Шугар Бет.
На языке уже вертелась подобающая отповедь, пистолет отпора был заряжен, но она все возилась с курком.
– Ты… ты знаешь, что окон я не мою.
– Пожалуйста, не нужно, родная, – мягко попросил он, и ласковое слово, которое в устах любого другого звучало бы напыщенно, упало на Шугар Бет лепестками цветущей вишни.
Она стряхнула с рукава воображаемого жучка, чтобы получить предлог отойти на несколько шагов.
– Чего же ты хочешь?
– Я прошу только одного – дай нам обоим время. Неужели это так много?
– Время для чего? Три матча я уже проиграла. Даже четыре, если считать Райана.
Она старалась говорить небрежно, но в голосе то и дело проскальзывали грустные нотки.
– Я питаюсь мужчинами. Заманиваю их всякими извращенными штучками, потом откусываю головы во сне.
– Именно такой считал тебя Эммет?
– Он был только исключением, которое подтверждает правило.
– Я не слишком волнуюсь о своем безвременном обезглавливании. Поэтому не понимаю, к чему тревожиться тебе.
– Ладно, я наконец поняла, почему ты так настойчив. Хочешь, чтобы я так отчаянно в тебя влюбилась, что не смогла бы думать ни о чем другом. И вот когда я превращусь в огромную миску картофельного пюре и стану молить о крошках твоего внимания, ты засмеешься мне в лицо и гордо удалишься прочь. Именно это ты и задумал с самого начала? Страшная месть за то, что я сделала с тобой в школе?
– Шугар Бет, – вздохнул он, – тебе вредна романтическая литература…
– Ну так вот, парень, этого не будет, потому что я слишком много времени провела в школе нокаутов. И давно переросла одержимое желание посвятить свою жизнь очередному куску бифштекса.
– Как бы я ни ценил твои метафоры, думаю, ты просто боишься.
И тут что-то словно взорвалось в ней.
– Конечно, боюсь! Для меня отношения с мужчинами ни к чему хорошему не приводили!
Он хотел что-то ответить, но боль продолжалась слишком долго, и она не желала ничего слышать.
– Знаешь, чего хочу я? Покоя. Хорошей работы и нормального жилья. Хочу читать книги и слушать музыку, иметь время, чтобы завести подруг, я имею в виду, настоящих по-друг. Просыпаясь утром, я хочу знать, что у меня еще есть шансы стать счастливой. И вот что самое грустное: пока я не встретила тебя, почти добилась своего.
Его лицо словно окаменело. Она знала, что ранила его, но лучше резкая, острая боль, чем непрекращающаяся, глухая, ноющая, изводящая днем и ночью.
– Меня тошнит от всего этого, – с трудом проговорила Шугар Бет. – Я же сказала, что больше не хочу тебя видеть, но ты ничего не желаешь слушать. Ну так вот, я устала от твоих преследований. Пойми это наконец и оставь меня в покое.
Колин побледнел. Глаза медленно заливала пустота.
– Прошу прощения. В мои намерения не входило никого преследовать.
Он выхватил из-за колонны большой канцелярский конверт и сунул ей в руки.
– Я знал, что ты искала это. Теперь у тебя есть собственный экземпляр.
Она смотрела, как он уходит, гордый и надменный, меряя шагами газон Фолкнера.
– Гордон! Вернись! – вскричала она.
Но у бассета теперь был новый хозяин, и поэтому он даже не обернулся.
Послышался шум автомобильного мотора. Шугар Бет долго стояла, не двигаясь, не решаясь вынуть содержимое конверта.
Экземпляр «Отражений».
Колин успел проехать тридцать миль, прежде чем раздался вой сирены. Посмотрев на спидометр, он увидел цифру «восемьдесят». Блестяще!
Он сбавил ход и остановился. Гордон, сидевший рядом, встрепенулся. Идеальная концовка скверного дня.
Преследователь. Так вот кем она его считает?
Отдавая права, он спрашивал себя, как вышло, что его планы на вечер пошли прахом. Выманить Шугар Бет из Парриша казалось неплохой идеей, а Роуэн-Оук – самым подходящим местом. Он намеревался сам провести ее по дому и воображал, будто сочетание романтического окружения и его личного обаяния поможет смягчить ее, когда речь зайдет об «Отражениях». Возможно, у него даже хватит времени все объяснить. Но он совсем забыл, что личное обаяние никогда не было сильной стороной его натуры, а Шугар Бет, вне всякого сомнения, успела приобрести иммунитет к романтическому окружению еще до своего двадцать первого дня рождения. Но во всяком случае, он не собирался с ходу совать ей книгу. Наоборот, хотел подвести к теме постепенно, объяснить, что чувствовал, когда работал над ней, и особо подчеркнуть, что он закончил писать задолго до того, как Шугар Бет вернулась. И главное, намеревался ее предупредить. И уж потом сказать о картине.
– Вы писатель! – воскликнул патрульный, увидев права Колина. – Тот, кто написал ту книгу о Паррише.
Колин кивнул, но не попытался завести беседу. И вообще нечестно таким образом увертываться от вполне заслуженной штрафной квитанции. Но жена патрульного была большой любительницей книг, а дома, кроме того, жил бассет-хаунд, поэтому Колин отделался короткой лекцией.
Вскоре он добрался до Парриша, но вместо того чтобы ехать домой, долго бесцельно кружил по улицам. Сегодняшняя яростная отповедь Шугар Бет пугала его. Она не играла с ним. И не думала шутить. А ведь он влюбился в нее.
И осознание этого было давним и привычным, словно он давно уже с ним жил. Ему, с его едким чувством юмора, такое положение должно было показаться забавным, но смешно почему-то не было. Он неверно судил, играл не по правилам и недостойно себя вел. И в процессе всего этого потерял нечто невероятно драгоценное. И это уже непоправимо.
Шугар Бет хотела прочитать «Отражения» в полном одиночестве и поэтому отклонила приглашение Уинни пойти с ней в церковь в воскресенье утром. Как только ее машина отъехала, Шугар Бет натянула джинсы, схватила старое одеяло и отправилась к озеру. Она с удовольствием взяла бы с собой Гордона, но тот так и не вернулся. Кажется, она потеряла и единственное, что осталось из наследства Эммета.
Она расстелила одеяло на солнышке недалеко от заброшенной лодочной пристани и посмотрела на обложку книги. Там стоял штамп «Сигнальный экземпляр. Не для продажи». Это означало, что он отдал ей один из экземпляров, предназначенных для рецензентов и книготорговцев, прежде чем книга в следующем месяце поступит в магазины.
Шугар Бет провела рукой по книге, собираясь с духом, чтобы прочесть то, что, по ее твердому мнению, было написано о матери. Пусть Дидди была женщиной своевольной и властной, но в то же время считалась своеобразным двигателем прогресса в этом городишке, и если Колин не отметил это, она никогда ему не простит.
Где-то зазвонил церковный колокол.
Шугар Бет открыла книгу.
«Я приезжал в Парриш дважды. В первый раз – чтобы написать великий роман. Во второй раз – более чем десятилетие спустя, потому что ощутил потребность вернуться домой».
Он вывел себя в книге!
Шугар Бет даже растерялась немного. В «Последнем полустанке» такого не было.
Она пробежала глазами первую главу, где говорилось о его приезде в Парриш. Во второй главе он описал встречу с Таллулой: «Ваши волосы слишком длинны, молодой человек, даже для иностранца», – чтобы вернуться к концу шестидесятых, когда экономическое положение города резко пошло на спад. Его рассказ о почти разразившемся банкротстве оконной фабрики читался как триллер, а напряжение усугублялось забавными городскими анекдотами вроде повествования о великом соперничестве картофельных салатов в церкви Христа Спасителя. Дойдя до семидесятых, он умело показал социальную цену расовой политики города на примере семьи Эрона Лири. И как она и подозревала, он написал о Дидди и Гриффине. Шугар Бет не слишком заинтересовал портрет отца, зато щеки гневно загорелись, когда она читала, как ее надменная, высокомерная красавица мать разгуливала по городу, разбрасывая сигаретный пепел и покровительственные замечания. И хотя он не умалил ее достоинств, изображение все же вышло уничтожающим.
Оставалось прочитать около сотни страниц, но Шугар Бет закрыла книгу и медленно направилась к воде. Она предполагала, что история закончится восемьдесят вторым годом, когда открылась новая фабрика, но ошиблась. Продолжение составляло еще три главы, и нехорошее предчувствие свернулось тугим узлом в желудке. Может, Дидди – не единственная, о ком следовало бы беспокоиться.
Она вернулась к прежнему месту, села на одеяло и раскрыла книгу.
«В тысяча девятьсот восемьдесят шестом мне исполнилось двадцать два года, и Парриш стал моей нирваной. Местные жители смирились с моими странностями, вопиющими изъянами в преподавании, чужеземным акцентом и непомерными претензиями. Я писал роман, а в Миссисипи любят писателей больше, чем людей любой другой профессии. Впервые в жизни я чувствовал себя среди друзей. И был полностью, абсолютно, блаженно счастлив… пока мой южный Эдем не был разрушен девушкой по имени Валентина.
