— Зачем-зачем, — отозвался снаружи юный голосок. — Чинить и штопать, гладить и стирать. Женщина хирья неодетого и беспомощного мужчину видеть не должна.
— Спасибо за заботу. Может, я спрячусь под одеяло, а ты мне обратно кинешь?
— Оставил бы мне на память, — в окно просунулась смеющаяся зубастая рожица. Черные косы были разделены пробором, на лоб свисала цепочка с крупным топазом, а в крыло носа была вдета серебряная раковинка. Платка нет — значит, незамужняя, соображал я. — Больно грязно, с одного раза не отстирывается, и мода не та. Я тебе новое дам.
— Ну давай, а то мне уезжать надо.
На голову мне обрушился увесистый плоский пакет, где оказались (смотри перечень):
куртка из плотного темно-вишневого велюра с капюшоном и массой ремешков, строчек и карманов,
того же цвета узкие замшевые штаны,
бледно-желтая шелковая рубаха с обильными кружевами-блондами цвета мамонтовой кости,
черный пояс из чего-то крокодилового в мелкий выпуклый узор,
длинные светлые и тонкие носки до колена, кодовое название «гетры».
Обувь… обувку из похвальной предосторожности в сверток не упаковали. Только не знаю, чего пожалела девица — моей головы или своей: ибо к этому моменту я созрел для энергичного устного протеста, самую малость не переходящего в рукоприкладство. Обувка ждала меня у входа и выглядела соответственно прочему: низкие сапожки из вороной гибкой кожи с тем же рептильным рисунком, что на поясе, на каблуке и с узорными латунными нашлепками. Тонкость их работы заставляла заподозрить золото, и зря: золота я бы точно не вынес.
Делать нечего: я второпях облачился, чувствуя себя каким-то недорезанным дворянчиком, бросил куртку поверх руки и выскочил из домика в полной уверенности, что босиком мне тут уже не гулять.
Девица подкарауливала меня рядом с моим ведром особого назначения — боюсь, она же его и выплескивала, пока я спал без задних ног. Моя змеюка величаво выплыла следом по пологому скату, но на полдороге спохватилась, что земля по-прежнему жесткая, и запросилась на ручки. При этом она слегка помяла мне жабо и рукав, зато как гармонично выглядела теперь наша пара попугаев-неразлучников!
— Меня зовут Мага, — представилась отроковица. — Ты как, умываться будешь или тебя твоя змейка мокрым языком вылизывает?
Конечно, в руках у нее был кувшин, по-моему, даже с кусочком льда поверх водицы — знак особой приязни в сем краю — и расшитое полотенце.
— Кружева обливать жалко, а раздеваться перед женщиной хирья я не посмею, — сказал я с ханжеским видом. — Ладно, Мага, не дави на психику, я уж лучше в конской колоде поплещусь на манер ковбоя… когда вода немного нагреется.
— Тогда уж сразу в мою пиалу с чаем лезь, — фыркнула Мага. — Думаешь, твою грязь так уж вкусно пить? Мы питьевую воду берем из тех мест, где она семь слоев проходит и очищается. Так что снимай змею, клади наземь куртку, скидывай рубаху — когда только по пояс голый, здесь не в счет — и подставляйся.
Потом она покормила меня из миски, а Дюрьку из рук. Я снова, по ее словам, заспался. В лагере только мы трое, а полдень вот-вот стукнет. Часы здесь или отсчитывались побыстрее, чем у меня на отчизне, или я просто обленился.
— Твою старую одежду и мешок мы пришлем позже, — говорила она, — они и в самом деле не подходят для городов. (Вот уж ерунда, народ там жил самый разнообразный: просто ей хотелось поэкспериментировать то ли с «редупликацией», то ли вообще с изготовлением эталона. Но в ту пору я этого не подозревал.)
— А с голой гадюкой в обнимку ничего, там принято? — спросил я с подковыркой.
Она на минуту или две задумалась, потом сбегала к себе в домик и вынесла оттуда чехол из золотисто- коричневой парчи, сшитый, кажется, из двойного, то бишь долгого платка. Этакий галстук-переросток.
— Это мамин парадный нахв… накосник. Украшение и футляр для волос. Попробуй, может быть, подойдет? Тогда подарю. Твоя сума весь наряд бы испортила.
Судя по его длине, мамина парадная коса была метра в полтора и мела ей копыта. Тьфу, что это я? Копытца, туфельки такие с двойным каблуком под стремя, как у калмычки. Ребе Шимон как раз на такие свои уголки и набойки ставил.
Долгота его пришлась почти по Дюрре, если учесть и большую его широту. Бахрому, что была на широком конце, я привязал к шее, завязки узкого конца — к поясу. Правда, змеюка, влезши туда и любовно обвив мне талию, хныкнула, что ей маловато опоры, но я это пресек. Любая здравомыслящая рептилия на ее месте благодарила бы, что ятаган за нее не заткнули.
— Пошли на берег, Мага. По-моему, время, — сказал я.
Мы неторопливо шли, держась за руки, и песок тек из-под ее босых ног и моих обутых.
— Ты не погадаешь мне, что меня ждет в городе? — спросил я.
— Я не умею гадать. Особенно про таких, как ты, угадывать — там трижды три жизни надобны.
Она вытащила из-за пазухи комок.
— Вот что я нашла в твоей старой куртке. Возьми лучше сейчас, хотя он мокрый. Прости, я его в озерную воду окунула. Стрелки на месте, золотая и черненая, а вот сам обруч полинял. Не будешь сердиться, хозяин трансферта?
— Не буду, — шутливо сказал я, — ибо сам виноват отчасти… То есть буду, похитительница чужого барахла, если ты меня не поцелуешь.
Мага засмеялась чуть кокетливо:
— Не знаешь ты, о чем просишь. Мне это не опасно, я просватана. Но я не просто хирья, я из цианов, вот и озеро так названо — Цианор. И ты будешь обречен полюбить девушку нашего рода. Несчастливая любовь будет: не боишься?
— Почему? Если она будет красивая и добрая, как ты…
Она не дала мне закруглить свою мысль. Встала на цыпочки, обвила меня руками, и ее влажный розовый язычок с великолепным бесстыдством юности проник за ограду моих зубов и коснулся своего двойника. Дюррина голова с полуоткрытым зевом царила над нами, осеняя своим жалом. И вдруг на всю картину легла тень, стремительно заволакивая вес мир.
Большая голубоватая сигара летела над нами, держа курс на море. Бесшумно спикировала на воду: теперь можно было различить изящную лодочку размером в карандаш, подвешенную к ней на стропах.
Нет, конечно, то был обман зрения. Лодка была нисколько не меньше авиалайнера, а за канаты я принял толстые металлические крепления, намертво соединившие гондолу с жесткой обрешеткой стратиплана. Рыбу он не то чтобы пугал: она уходила от него, остерегаясь темноты, — зато луга огнистых цветов оставались нетронутыми. Подплывать к стратиплану приходилось на плотах и лодках, которые в обычное время загоняли под крутой берег, чтобы не слишком портили пейзаж.
Сначала из гондолы вышли пассажиры — молодой человек и девушка, одетые почти так же, как я, но без курток и, естественно, таких парчовых поясов. Сапоги на ней были до колена, рубашка на нем — самая простая. Помахали нам рукой и стали неподалеку, ожидая разгрузки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
