— Неужели так подвели обстоятельства образа действия?
— Представьте.
— Кто бы мог подумать? — комически удивился художник и дал ему купюру в двадцать керенок.
Леська опрометью кинулся в кафе «Чашка чая». Здесь было полно офицерья и дамочек всякого разбора. Кое-где зеленели студенческие тужурки с голубыми и синими петлицами, но Шокарева не было видно.
Леська заказал сосиски с капустой и стакан черного кофе с лимоном. Хлеб подавался бесплатно, и Леська потребовал две порции. Белый он ел с сосисками, а черный, круто посолив, съел так.
Из кафе Елисей пошел в редакцию. По дороге думал об Алле Ярославне. Теперь ему казалось, что ни одна женщина так не захватывала его сердца. Конечно, кроме Гульнары, но Гульнара в Турции и для него исчезла навеки.
«Крымская почта» помещалась в затхлом подвале, где когда-то был овощной склад. Из всех даров земли больше других оставила по себе память квашеная капуста. Редакция в полном составе сидела за столами, далеко не всегда письменными, — эта роскошь предоставлялась только секретарю и Трецеку.
— А, молодой человек! Забыл вашу фамилию.
— Бредихин.
— Вы пришли как раз вовремя. В Симферополь приехал и остановился в гостинице «Европа» известный искусствовед, некто Мейерхольд.
— Тугендхольд! — поправил его секретарь.
— Яков Александрович? Знаю его.
— Какой молодец? Вы слышите, бандиты пера: человек только что вошел — и уже такие успехи. Смотрите и учитесь.
Леське поручили взять интервью, но часы показывали уже половину третьего, и он побежал в студию Смирнова.
Открыла ему горничная.
— Вы к кому?
— К художнику Смирнову.
— Он сейчас занят? А вы по какому делу?
— Я натурщик.
— А-а! Войдите в эту комнату. Можете не стучаться: там ателье.
Леська вошел и увидел человек десять учеников, которые сидели за маленькими мольбертами и писали обнаженную натуру. Натура эта спокойно сидела на эстраде, но, увидев Леську, вскрикнула и убежала за ширмы.
— Что такое? В чем дело? — раздраженно закричал Смирнов.
— Это мой знакомый, — прозвучал из-за ширмы девичий голосок.
— Ну и что? Ваш знакомый — такой же натурщик, как и вы. Немедленно сядьте на место.
— Не сяду.
— Я требую, чтобы вы немедленно продолжали работу. Стыдиться надо уродства, а не красоты, а вы так прекрасны, что даже не смеете ходить в одежде.
— Но ведь Леська — мой знакомый, — снова пролепетал голос, на этот раз очень жалобно.
— Сие нас не интересует.
Шелк на ширмах зашевелился, и на эстраду вышла обнаженная Муся Волкова.
— Здравствуй... — сказала она Леське, глотая слезы.
— А вы, студент, идите за ширмы и раздевайтесь до трусов. Когда девушка выйдет, вы войдете. И кстати, в следующий раз приходите в три, а не в без четверти три.
Где-то часы пробили три.
За ширмами на табурете лежало белье и платье Волковой.
«Что могло случиться? — думал он. — Почему Муся пошла в натурщицы? Неужели у отца нет возможности посылать ей на жизнь?»
— Юноша! Можете войти.
Леська выступил из-за ширм, а Муся, низко склонив голову, пробежала мимо него и скрылась. Елисей занял место на стуле, нагретом ее теплом. Сердце его вздрогнуло, но ом тут же подумал об Алле Ярославне и сосредоточился на молодых бездарностях, которые принялись разделывать его под орех.
«Зачем Смирнов с ними занимается? — наивно подумал Леська. — Неужели он не видит, что из них ничего не получится?»
Минут через пять Муся вышла из-за ширм в элегантном сером костюме и, постукивая каблучками, быстро пошла к выходу. У дверей она оглянулась на Леську и, отчаянно кивнув ему головой, исчезла.
«Кивнула все-таки», — удовлетворенно подумал Леська и тут же заставил себя вспомнить об Алле Ярославне: он не хотел ей изменять даже мысленно.
Тугендхольда он не дождался. Сидел в вестибюле гостиницы часа два, но искусствоведа все не было. Черт его знает, где этот старик ходит. Елисей, который снова получил от художника двадцать керенок, опять пошел в кафе «Чашка чая», съел яичницу с ветчиной и две порции хлеба. Но сколько ни ел, а Шокарев все не попадался. Пойти в адресный стол? Но навестить Володю в его гнезде Леська не смел: отец, конечно, вернулся из Генуи, и неизвестно, как он отнесся к истории с пароходом «Синеус». Может, еще и выгонит взашей?
К вечеру снова пошел в гостиницу «Европа». Тугендхольд лежал в постели: ему нездоровилось. Но Леську он принял и ответил на все вопросы: он думает поселиться в Симферополе до взятия Петрограда, он намерен издать книжку о Пикассо и прочитать ряд лекций по истории живописи.
— А вы чем живете? В газете работаете?
— Да. И, кроме того, я натурщик.
— Вот как! Это с моей легкой руки? Где же вы подвизаетесь?
— У художника Смирнова.
— Смирнов? Гм... Не знаю такого. Боже мой! Леся! Вы у меня натурили целый месяц, а я вам не уплатил ни копейки. Вот. Пожалуйста. Возьмите.
— Что вы, что вы, Яков Алексаныч...
— Возьмите, иначе не смейте показываться мне на глаза.
Тугендхольд сунул Леське сто керенок.
— Вы заслужили большего, но у меня больше нет. Зато я подарю вам рисунок Пикассо. Не репродукцию, а рисунок. Дайте мне во-он ту папку.
Это был портрет Тугендхольда, сделанный одним росчерком пера. Тугендхольда на портрете не было, но был превосходно разработанный план его лица.
— Изумительно... — прошептал Леська и выбежал на улицу, прижимая к груди эту драгоценность.
Трецеку интервью понравилось. Он похвалил Леську и пустил его материал в воскресный номер, приказав достать репродукцию с какого-нибудь пикассовского шедевра: газета даст клише.
Много сил стоило Елисею не показывать свое сокровище, но Леська понял, что в этом разбойничьем гнезде он его обратно не получит: портрет с личной подписью
Пикассо мог быть мгновенно реализован в любом комиссионном магазине.
Когда деловая часть разговора была закончена, Леська попросил аванс. Это ужасно позабавило Трецека.
— Эй, бандиты пера! — закричал он. — Смотрите, но не учитесь: человек принес первое интервью и уже требует денег.
Дома Леська отдал остаток денег Беспрозванному: он не надеялся заработать что-нибудь существенное. Яичница разожгла аппетит, и Леська метался по комнате, как зверь в клетке.
«Остается только стенку лизать!» — думал Леська.
А потом задумался вот над чем: если он будет каждый день отрезать по ломтику, прапорщик спохватится. А что тогда? Скандал? Но Леська уже не мог пройти мимо сала. Мышь, знающая, что сало в мышеловке, все же тянется к нему. Голод сильнее воли.
Он глядел в окно. Видел церковь Петра и Павла, вспомнил своего деда Петропалыча, и в конце концов не такую уж голодную жизнь в родном доме. В Евпатории трудно голодать: взял сачок, выехал на шаланде, наловил крабов, креветок, хамсы — вот и сыт. Правда, зимой хуже, но в рыбных лавках начиная с осени цены падают, и за гроши можно купить целый кулек маринованных пузанков или барабули с лавровым листом и шариками черного перца. А здесь?.. Просить Леонида о помощи Леська стеснялся, хотя на даче дела шли неплохо: отрезанная от России приезжая публика жила в кабинах круглый год. Им поставили железные печки — «буржуйки», и люди хоть и мерзли, но не замерзали.
Пришел Беспрозваиный и позвал Леську пить чай. Старик накупил целую груду колбасных обрезков, которые продавали нищим. Здесь попадалась и чайная, и кровяная, и ливерная. Леська никогда ничего подобного не ел. Настроение было превосходное.
— Лукулл обедает у Лукулла, как говорил Дюма-пэр! — воскликнул Аким Васильевич.
Опьянев от сытости, Леська рассказал об Алле Ярославне, начав историю от Севастополя. Старик неожиданно разволновался:
— В том, что вы в нее влюбились, ничего удивительного. Даже если бы она была гораздо менее красива. Заметьте: мужчины очень часто влюбляются в сестер милосердия, которые за ними ухаживают. То же самое здесь: женщина вернула вам свободу! Надо быть животным, чтобы ее не полюбить. Теперь вопрос: как добиться взаимности?
— Взаимности? Но я и не думаю об этом.
— Глупости! Раз вы полюбили женщину, вы должны овладеть ею. Иначе это просто невежливо, дорогой.
— Почему должен? — взволнованно спросил Леська, пропустив мимо ушей неуместный юмор Акима Васильевича.
— Потому что в этом радость бытия! Полнота жизни. Вы обязаны быть счастливым, Елисей. Вдумаемся: как вы живете? Какие у вас утехи? Я — старик, но у меня стихи. Хоть это! Пусть их не печатают, но я их пишу, и пока пишу, у меня крылья! А вы? Без любви человек дряхлеет. Даже такой молодой, как вы. Тем более такой молодой, как вы! Елисей Бредихин должен обладать Аллой Ярославной, и я — тот человек, который ему в этом поможет...
Леська с замиранием смотрел на Беспрозванного. Старец вдохновился, глаза его заблестели, он как-то даже постройиел и вырос. Он уже сам был влюблен в красавицу.
