— Нет, я, безусловно, так не думаю, — спокойно ответила Стейси, охлаждая мой пыл. — Люк мне обо всем сам рассказал. Его вынудили к этому ужасному поступку обстоятельства. Ведь ему нужно было лечиться, а вы, все пятеро детей, могли погибнуть от голода за это время. Единственным оправданием его поступка может служить то, что в той ситуации он не нашел лучшего выхода, чтобы избавить вас от еще более тяжких страданий. Разве я не права?
Склонив печально голову, она терпеливо ожидала, когда я наконец скажу ей, что больше не держу зла на отца. Неужели она думала, что его предательство под Рождество было худшим из всего, что он сделал нам? Увы, это была всего лишь развязка. Надежда, появившаяся было на ее лице, погасла.
— Что ж, это ничего, что ты пока еще не готова простить его, — задумчиво сказала она. — Но я все же надеюсь, что ты скоро это сделаешь. Подумай об этом, Хевен! Не так уж часто нам представляется возможность простить нашего обидчика. Упустишь свой шанс, время уйдет, и потом уже может быть слишком поздно.
Я вскочила на ноги.
— Почему Том не дождался меня? Где он?
— Том просил меня уговорить тебя дождаться его, он обещал вернуться к половине пятого. А твой отец вернется гораздо позже.
— Я не могу ждать до половины пятого, — сказала я, боясь, что, если останусь, эта женщина уговорит меня простить моего папашу. — Мне еще надо слетать в Нашвилл к своей сестре Фанни. Пожалуйста, объясните мне, как лучше отыскать Тома.
Она неохотно дала мне адрес, умоляя меня взглядом своих голубых глаз быть доброй и снисходительной. Я вежливо попрощалась с ней, чмокнула в щечку Дрейка и поспешила оставить эту наивную молодую женщину, надевшую на глаза шоры.
Мне было искренне жаль ее, не способную разглядеть за привлекательной внешностью моего папаши безграмотного мужлана, который использует женщин в собственных интересах, а потом выбрасывает их за ненадобностью из своей жизни. Так поступил он с Ли Таттертон, Китти Деннисон и несчастной Сарой, — одному Богу известно, что с ней стало, после того как она убежала, оставив мне четверых своих детей. И лишь подъезжая к границе Флориды, я вспомнила, что так и не проведала своего дедушку.
Спустя час я добралась до провинциального городка, где, как мне сказала Стейси, подрабатывал во время летних каникул Том. Убогие домишки и совершенно несоразмерный торговый центр, напротив которого на автомобильной стоянке пылилось несколько машин старых моделей, произвели на меня тягостное впечатление. Разве мог Том здесь чего-то добиться? Исполненная решимости разрушить эгоистические планы папаши в отношении его старшего сына, я решительно помчалась на своем шикарном лимузине на окраину этого никчемного городишки, где и затормозила возле той самой высокой стены, о которой мне говорила Стейси.
Она явно не обо всем меня предупредила. Я заметила длинный ряд развевающихся разноцветных рекламных полотнищ, но что было на них написано, я так и не разобрала из-за сильного ветра. Едва я вылезла из машины и направилась к открытым воротам, как на меня налетела туча мошкары. Свободно пройдя на покрытую травой арену, испещренную множеством протоптанных тропинок, и теряясь в догадках, куда я попала, я с замирающим сердцем сделала еще несколько шагов и остановилась, пронзенная страшной догадкой. Мой брат Том решил пожертвовать, ради прихоти нашего папаши, своими лучшими годами, работая в цирке! Бедный, несчастный Том, как же он мог заживо похоронить себя в этом дешевом, ничтожном балагане, балансирующем на грани краха! Я разрыдалась.
Полуденное солнце нещадно пекло мне голову, вокруг работали люди, что-то насвистывая и напевая, стуча молотками и громко переговариваясь. Тут же играли и бегали друг за дружкой дети, время от времени бросая на меня любопытные озорные взгляды и взрываясь смехом. Видимо, в своем дорогом наряде, подходящем для прогулок по осеннему Бостону, здесь, в знойной Флориде, я выглядела нелепо. Я оглянулась: вокруг меня слонялись странные люди в эксцентричных костюмах, женщины в шортах мыли и стригли над тазиками волосы, на веревках сушилось мокрое белье, загорелые мускулистые мужчины в весьма скудной одежде деловито устанавливали будки и стойки с табличками: «Сосиски с булочками», «Бутерброды», «Прохладительные напитки», а также красочные рекламные щиты, на которых были изображены гибкие танцовщицы, уродливые мужчины с женским бюстом и женщины с бородой, толстяки и великаны, лилипуты, маги, змеи и крокодилы. Картину дополняли несколько чахлых пальм, отбрасывающих жалкое подобие тени, и запах зверинца, резко бьющий мне в ноздри. Не будь я столь враждебно настроена против всего этого, я, пожалуй, нашла бы данное зрелище колоритным и забавным. Но сейчас я не испытывала от него ни малейшего восторга. Правда, и на меня никто не обращал особого внимания.
Том не раз намекал в своих письмах, что отец наконец-то занялся чем-то действительно стоящим, о чем мечтал всю жизнь. Так вот, значит, что было его заветной мечтой — этот вонючий второразрядный балаган!
Охваченная отчаянием, я словно во сне пошла дальше, вдоль клеток со львами, леопардами, тиграми и прочими большими дикими кошками, и остановилась возле одного из старинных фургонов, привлеченная изображением тигра на плакате, налепленном на дощатую стенку с облупившейся красной краской.
Мне вдруг вспомнилась наша хижина в горах и моя бабушка, не раз рассказывавшая о точно таком же плакате, который стащил ее младший сын Люк в Атланте, куда он ездил в гости к своему дядюшке. Тот обещал сводить племянника в цирк, но потом забыл об этом. И вот двенадцатилетний Люк Кастил сам отправился пешком за пятнадцать миль от города в цирк и умудрился прошмыгнуть в него без билета.
Я вытерла слезы батистовым платочком и, подняв голову, увидела высокого юношу, направляющегося ко мне с огромной вилкой и большим подносом с сырым мясом в руках. Львы и тигры тотчас стали трясти лохматыми головами и скалить длинные и острые желтые клыки, громко фыркая и ужасно рыча. Они с жадностью набрасывались на кровавые куски, которые швырял им в клетку молодой человек, и с хрустом и чавканьем пожирали их, издавая жуткие утробные звуки.
Но что это? Неужели этот юноша — мой брат Том? О Боже! Да, это действительно был он: ловко пронзая вилкой мясо, Том кусок за куском кидал его между прутьями клеток прямо под оскаленные пасти хищников.
— Том! — бросилась я к нему. — Это я, Хевенли!
На мгновение я вновь превратилась в девочку из горного поселка. И на мне был не дорогой костюм от известного модельера, а старенькое, заношенное, бесформенное платье, посеревшее от стирки дурным мылом на железной стиральной доске. Я была босой и голодной, и мой любимый брат Том медленно обернулся ко мне, и в его изумрудных, глубоко посаженных глазах вспыхнула радость.
