среди всех этих пейзажей: он, проступающий и постепенно закрывающий собой всё поле зрения, молча смотрящий на него своими пустыми чёрными глазницами с такими же чёрными кровоподтёками из них. Вот-вот поднимет руку, ту самую свою ушибленную — об голову мальчишки с красками — руку, и погрозит им пальцем.
Ропотова передёрнуло. Этот кошмар, наверное, ещё долго будет его преследовать: тот самый полицейский лейтенант, единственный, кто провожал их сегодня, когда они покидали свой квартал.
Лена тогда, первой увидев его, вскрикнула и тут же отвернулась, зажмурившись что было сил и извергая звуки своего нутра сквозь намертво сжатые зубы. А он не отвернулся, не смог — ужас заворожил его, запечатлев в памяти то, что лучше никому не видеть.
Лейтенант появился неожиданно за поворотом. Босые синие ноги, брюки с лампасами, разорванная гимнастёрка, распухший язык и страшная, как сама смерть, табличка с надписью: «МЕНТ». Лейтенанта повесили за горло на суку старого дерева. Дерево было таким старым, что, наверное, чего только не повидало за свой длинный век. Но эта ноша даже для него была слишком невыносимой. И если бы дерево и могло говорить, то первое, что оно сказало бы людям, потом пришедшим снять тело несчастного полицейского: «Спилите меня!»
Глава XLII
Когда жена умерла, а дочь покинул разум, у Кирсанова быстро опустились руки. Он подолгу лежал на кровати, уставившись в одну точку на стене. Чувство голода стало постепенно пропадать, а вместе с ним и другие чувства ослабевали в нём. Хаотичные было мысли сменились пустотой, а пелена прочно опустилась на взор, безнадежно помутнив его. Смысла жить и бороться больше не было. Кирсанов угасал. Дни его были сочтены.
Пока его не спасла… Ольга.
Однажды днём кто-то постучал в дверь.
Открыла Наташа — сам Кирсанов даже не пошевельнулся, даже бровью не повёл — настолько ему было всё равно, кто там стучит.
На пороге стояла она. Как только дверь отворилась, Ольга упала без сил на руки изумлённой Наташе.
Ольга шла к Кирсановым целый день: с утра до вечерних сумерек. По снегу, по морозу, по безжизненному, полному опасности городу. Без карты, без навигатора — по одному только наитию, ну и по надписям на домах, конечно же. Как такое возможно для девушки, которая и в трёх соснах раньше умудрялась заблудиться, одному Богу известно.
Родители Ольги, с которыми она жила с самого своего рожденья в двухкомнатной квартире семиэтажной «сталинки» в Чапаевском переулке, умерли один за другим от голода и холода. Погоревав пару дней, Ольга решила, что она — следующая, если только не уйдет из своего дома, превратившегося теперь в мавзолей. Ничто уже не было ей дорого в её собственном доме. Напротив, дом стал её страшить, как будто сама смерть прописалась здесь и только ждёт, чтобы протянуть к ней свои костлявые лапы.
Идти было решительно некуда. Родственники по отцу жили в Таганроге, попасть куда теперь было немыслимо, у мамы же в её родной Москве никого не осталось. Вот и оставалось Ольге, что искать спасения у знакомых. Но кто мог приютить её сейчас
Первый, кто пришёл ей в голову, — Кирсанов. Ольга раньше уже была дома у своего начальника, познакомилась с его женой и дочерью: в прошлом году Дмитрий Николаевич приглашал Ольгу на свой день рождения, и она с радостью согласилась. Памятуя о разрыве Ольги с Ропотовым и желая как-то поддержать свою воспитанницу, Кирсанов тогда пригласил к себе именно её, а не своего закадычного друга, с которым он отпраздновал день своего рождения в ближайшую пятницу на работе, вместе со всеми сослуживцами. Ольга тогда ещё первой ушла домой, избегая общения с Алексеем.
Но в тот ещё первый, домашний праздник Ольге были все очень рады. Она быстро нашла общий язык с Оксаной и особенно с Наташей. Семейное торжество сделало их ближе. Разница почти в двадцать лет позволяла Кирсанову по-отечески относиться к Ольге, а ей, в свою очередь, принимать эту заботу как должное, нисколько не опасаясь какого-либо подвоха с его стороны.
Вот почему Ольга, оказавшись в экстремальной для себя ситуации, одна в пустой холодной квартире с умершими родителями, не раздумывая, решилась на такое отчаянное путешествие: с Сокола на Юго-Западную, где жили Кирсановы. Решилась и ни разу об этом не пожалела.
Чудесное появление Ольги в их доме, её слабость, беспомощность и бесчувствие, необходимость проявления заботы и участия в её судьбе вывели Кирсанова из того состояния апатии и безразличия, в которое он вверг себя сам после смерти любимой жены, растопили его, казалось, навсегда замёрзшее сердце.
Ещё одно слабое существо, — но теперь уже, в отличие от Наташи, — всё понимающее и принимающее, и также нуждающееся в его защите, пересилило в Кирсанове желание поскорее покинуть этот мир и воссоединиться с Оксаной; стало тем камушком на его весах, который всё окончательно перевесил. Кирсанов очнулся, прозрел, словно только и ждал этого.
И вот уже в его сознании рождается план: бежать прочь из этого проклятого города на дачу, где можно согреться и найти съестное, а значит, снова вернуться к жизни и обрести в ней цель. Ровно та же самая мысль, что чуть ранее пришла в голову его другу Ропотову, ровно то, о чём Кирсанов даже не помышлял всего несколько дней назад, пока прикованной к постели была его Оксана. Пока ещё теплилась надежда спасти её здесь, в Москве.
Недолго думая и без лишних хлопот, они выехали. Старина «Мустанг» не подвёл, сдюжил. До самой дачи они ехали практически без остановок: ну, если не считать два блокпоста при въезде на Ленинский проспект и перед самой Кольцевой. Симферополька была свободна. Редкие машины следовали тем же курсом: прочь из пахнущей смертью Москвы. В обратную же сторону кроме двух колонн военной техники, пожалуй, больше никто и не спешил. Скорость по шоссе была низкой: разогнаться не давал снег, который никто не убирал, а потока машин было явно недостаточно, чтобы его раскатать и разбросать по сторонам.
Первые три дня, что они обживали зимнюю дачу, Кирсанов беспрестанно топил печь. Продукты в погребе: картофель, морковь и свёкла — то, что в избытке уродилось на участке летом, и что не было уже никакой возможности перевезти в Москву, находились в удовлетворительном состоянии, почти без гнили. Великолепными были мочёные яблоки; как свежесваренное — варенье в банках, числом более десятка. Таким образом, проблема с едой решилась сама собой.
Горячая вода перестала казаться драгоценной: чистейшего снега вокруг было море. Наличие в печи удачно предусмотренного проёма
