под чугунную плиту сделало процесс кипячения воды только лишь вопросом времени. Уже на второй день дачной жизни Кирсанов устроил своим девочкам баню. Они мылись здесь же, в комнате с печкой, стоя ногами каждая в своём тазу и поочередно зачерпывая ковшиком воду из больших вёдер, доверху наполненных согретой, а затем разбавленной воды.
Слыша за дверью задорный девичий смех, Кирсанов даже подумал, что к его дочери снова возвращается разум. По крайней мере, нужно выждать время, чтобы убедиться в этом наверняка. И как же здорово, что с ними сейчас Ольга! Даст Бог, и она вытянет за собой Наташу. Дай-то Бог!
На четвёртый день идиллия кончилась. К ним пришли. Вечером, когда они уже стали ложиться. Видно, те, кто пришёл, увидели свет в их окнах, почуяли печной дым, увидели следы и расчищенную от снега машину недалеко от дома.
Кирсанов не хотел открывать: думал, дверь убережёт. Но куда там! Их было много, а он — один.
Кто это был? Кирсанов не сразу разобрал: сначала думал, пришли поживиться. Отнять у него его девочек, забрать машину и еду. А может, даже выгнать их на улицу, обрекая тем самым на быструю, но лютую смерть. Но оказалось, что они пришли только за ним одним.
Это были повстанцы: по крайней мере, так они себя называли. Четверо взрослых мужчин и один подросток. Они искали тех, кто мог провести их к секретной ветке метро на территории военной части Алачково, что располагалась среди леса, в пяти километрах от дачного кооператива. Здесь когда-то давали участки бывшим военным и прочим разномастным силовикам-отставникам. Многие из них знали о существовании метро, кто-то даже его обслуживал раньше. Очевидно, это знали и «повстанцы», точнее, разведотряд, вломившийся в дом к Кирсанову. Им нужен был проводник. Тот, кто отведёт их туда, расскажет, как проникнуть внутрь, как обезоружить охрану, если она вообще там была, как запустить состав и направить его в самое сердце Москвы: туда, где не ждёт их тот, кто утверждает, что его невозможно убить, кто думает, что будет жить и править вечно, — Президент.
«Повстанцам» повезло: Кирсанов как раз и являлся тем, кто им был нужен. Дело в том, что отец Кирсанова был военным, служил в Алачковском гарнизоне и целых десять лет проработал на той секретной станции. По выходе на пенсию за долгую безупречную службу начальство наградило его шестью сотками в дачном кооперативе, организованном недалеко от самой военной части. Вот почему ещё мальчишкой Дима частенько бывал, хоть это и было запрещено, у отца на работе. Знал там всё и кое-что ещё не забыл.
Кирсанов долго отрицал свою причастность к метро в Алачково. Разводил руками, говорил, что первый раз об этом слышит, что никакого метро здесь и в помине нет. И ему уже почти поверили. Но потом в нём произошёл надлом.
Одного из тех пятерых звали Архипов. Он так и представился Кирсанову, по фамилии. Возраста они были одинакового. Такой же комплекции и почти такого же роста. И, как оказалось, была у Архипова большая сила убеждения. Потому что хорошо умел он это делать, потому что основывалась эта сила на глубоких знаниях и искренней вере в чистые, светлые идеалы, за которые, почитал Архипов, и не грех было умереть.
Глава XLIII
— Ты знаешь, Дима, а мне не жалко москвичей. Совсем не жалко.
— Как? Детей и стариков тебе не жалко?
— Ну, детей, конечно же, жалко, они расплачиваются за грехи взрослых. А вот самих взрослых, да и, пожалуй, стариков — нет.
Кирсанов недоуменно смотрел на Архипова.
— Москвичи достойны своей участи. Это им — кара Господня!
— Это как же тебя понимать? Что они, москвичи — я, вот, например, моя жена покойная, дочь, от горя обезумевшая, — что мы все такого совершили, что теперь должны нести за это справедливое, по-твоему, наказание? Что?
— Что-что? Вы молчали! Вы знали всё, но молчали и делали вид, что всё правильно, что так и должно быть.
— Да о чём ты вообще? Что мы знали? О чём молчали?
— О несправедливости. О горе, о нищете, о слёзах, о мольбах. Вы здесь в благополучии купались, пока вся Россия, униженная и оскорблённая, изнасилованная в извращённой форме оплачивала вам, москвичам, ваше грёбаное благополучие. Вот теперь и платите за это! Голодом и холодом, нищетой и слезами. Как говорится, грейс-период кончился. Пришла пора платить по счетам, да по ставкам повышенным.
— Ты что?! Какие унижения и изнасилования, да о чём ты вообще?! Кого я-то насиловал, по-твоему? — Кирсанов усмехнулся, всё так же негодуя.
— А ты разве не знаешь, что Москва на протяжении всех последних лет, да что лет — столетий! только и делала, что грабила всю Россию? Ха-ха-ха! Мне смешно… А последние годы, лет двадцать как, вообще хер ей без соли оставляла только. Москва — это огромный клещ на теле России. Паразитище! Все соки уже высосал. Клещ растёт, а организм чахнет… Да раскрой ты глаза, Дима, полстраны вымерло, опустело, пока вам тут плитку по два раза в год перекладывали, пока фейерверки в небо каждый месяц пуляли, пока вы в ресторанах жрали-пили… Сволочи вы бессовестные… Ну а теперь вот получайте!
— И за что ты только так москвичей ненавидишь-то? Мы же на одном языке разговариваем, у нас же прадеды общие.
— Вот за это всё и ненавидим… мы — вас. За то, что вы, сраные москвичи, кичащиеся своей принадлежностью к этому… грёбаному Вавилону, забыли о своих прадедах, о корнях своих забыли, о том, что ещё вчера жили с нами в одних городах: в Пензе, Твери, Смоленске, Рязани, Самаре, Казани, в Урюпинске, наконец, в Мухосранске, Задрюченске и прочих Куевых-Кукуевых. Вы сбежали оттуда сюда и сразу же забыли свои города и посёлки, свои погосты, своих оставленных там стариков, своих друзей-товарищей, и вам плевать на то, что там с ними… что с нами. Плевать!.. Вы же теперь москвичи! Столица! Нос задрали… Элита, бл…дь… Белая кость… Соль земли… А все, кто не смог или не захотел сбежать, по-вашему, — неудачники и нищеброды… о! лузеры, как вы любите говорить, — лицо его перекосилось кривой усмешкой, щёки зарделись, а глаза налились кровью.
— И что же ты считаешь, что мы, когда сюда прибежали, должны были делать? А? Вам, что ли, деньги свои пересылать? Заработанные здесь, кровью и потом… свои кровные… вам, что ли?
— Да нет же!.. Вы должны были бороться отсюда за нас, которые там, в провинции, чтобы и у нас жизнь тоже налаживалась. Чтобы и
