Он вел машину очень быстро. Курил. Рита стыдливо покашливала и сжимала руки на сдвинутых коленях. Лирически смотрела в окно, стараясь не показывать беспричинную улыбку на губах. Он, покуривая, рассказывает Рите, чтобы ей было не скучно:
– …аварий я много видел на дороге. Я всегда замечал, там, где происходит смерть, – там что-то происходит в этом возрасте! Атмосфера… Какая-то неизвестная мне сила. На всем этом месте лежит «печать»…
– Не знаю, – сказала Рита. – Когда мне было шесть лет, я видела на пляже, как из кузова грузовика снимают утонувшего. – Она вздохнула. – Он утонул, бедный. Молодой. И он был белый-белый-пребелый, как мраморный. Поразительно красивый был. Нисколько мне не страшно было смотреть на него.
Он пожал плечами и тоже вспомнил:
– Я видел одну велосипедистку, она так сильно разогналась, опустив голову, что врезалась в борт впереди идущей машины. Мне говорят, поезжайте быстро мимо этого места, там авария. Но я поехал медленно, мне хотелось посмотреть. Так вот, эта велосипедистка лежала на обочине, на траве. Ноги согнуты в коленях, а лицо закрыто, как от солнца, газетой. Но были уже сумерки. Только-только что это все случилось! И самое поразительное – у нее был… живой цвет ног!..
Рита сказала:
– Давайте здесь повернем.
Они свернули в деревню, быстро проехали ее. Дорога шла теперь мимо леса.
– Уже закат! – сказала Рита, высунув руку в окно. Они съехали на берег речки. Он остановил машину под деревом.
– Выйдем? – спросил он. Она согласно открыла дверцу. Поставила ноги на землю, оглянулась на него.
Под деревом он поцеловал ее. Она вблизи рассмотрела его лицо, все его морщины. Он удивился, когда она сказала ему: «Вы – красивый…» Он пожал плечами.
– Хорошо бы искупаться, – вдруг сказала она. Спустилась к воде и стала будоражить дно голыми ступнями.
Он устало прищурился на нее.
– У меня в машине есть чистые простыни. Есть чем вытереться потом. – Он стал возвращаться к машине.
Рита быстро разделась за деревом. Связала в узелок вещи. Неловко спустилась к воде, боясь поскользнуться на глиняном берегу. Не оглядываясь, как взрослая женщина, с «охом» вбежала в воду и тихо поплыла.
Она плавала, плавала, пока не устала. И ни разу не повернула к берегу головы. Она никак не могла придумать, как ей выйти голой из воды при нем. Она стеснялась. Течение сносило ее левее. Вдали, в камышах, стояли два рыбака.
Вечерний свет так ложился на воду, что она сверкала черным непрозрачным цветом. Торчали только белые худые плечи. Рита подплыла к берегу, но не знала, как выходить. Она встала ногами на дно и посмотрела на фотографа.
Он сидел совсем рядом у воды и прямо смотрел на нее, держа на коленях ее узелок с вещами.
– Очень красиво, – сказал он.
– Мне уже пора домой, – жалобно сказала Рита из воды.
Оба они лежат в кровати. Рита обнимает фотографа за спину. Совершив это, она расстроенно плачет, словно униженная навсегда. Она плачет бесшумно, чтобы он не заметил. Если он заметит, как ему объяснить? Она уже считает, что совершила предательство. Фотограф откидывается на подушку. Он совсем не замечает ее слез. (Просто две мокрые полоски на щеках.) Он говорит:
– Схожу за сигаретами, – встает.
Рита остается одна на кровати. Окно раскрыто. Ночь. Дует из окна. Она лежит, завернутая в чистую, накрахмаленную простыню. Ветер волосы шевелит, край простыни в ногах шевелит. Он приходит, садится на край постели, курит. Она ему говорит из темноты:
– Но все равно, я все думаю, все равно, если вернуть все назад, я бы опять поступила так же.
Он оборачивается. Она говорит:
– Ах будь всё неладно или ладно… Длинный сегодня у меня день.
Она встает, перегибается через подоконник. Он отстраняет ее, закрывает окно, говорит:
– Не надо, можно свалиться.
Замотавшись в простыню, она ходит вокруг него в темноте.
– Почему ты вдруг так испугался… открытого окна?
– Их надо бояться. Открытое окно – это опасно, – говорит он.
– Ну скажи, что такое? Я не понимаю.
– Я был лет шестнадцати, когда моя мать разбилась. Меня разбудили утром, когда она уже была мертвая.
– Как разбилась?
– Ее стали искать, нашли на подоконнике ее туфель. Второй туфель был на ней. Она разбилась. Что это было, никто точно не знает.
Рита не стала больше спрашивать. Она помолчала, ожидая, что он сам ей что-то расскажет. Он просто курил, рассматривая ее профиль.
– Ты можешь меня отвезти? Или нет, я сама… Вы лежите… – она то говорила с ним на «вы», то переходила на «ты».
– Ты не останешься?
– Я не умею. Так сразу оставаться.
Критический солнечный день
Она шла с Мишей по улице. Она спросила его:
– Сколько времени?
– Уже час дня.
– О! – сказала она и быстро пошла к телефонной будке. Он хотел зайти в будку вместе с ней, но она незаметно не пустила в нее, вместо этого отдала ему свою сумку.
– Кому ты звонишь? – заунывно спросил он. Она не ответила, а с беспричинной радостной улыбкой прикрыла дверь. Это ему показалось подозрительным. Ему это не понравилось. Он поставил ее сумку между ног на землю, достал ручку. За ее спиной он, щурясь, стал рассматривать, какой номер она неконспиративно набирает. Он записал его по цифрам на чуть вспотевшей от волнения руке. Сомнения вызвала только первая цифра – и он поставил над ней вопрос: то ли 3, то ли 2. Записав, он сжал ладонь, чтобы она не заметила. Она как раз повернулась к нему, посмотрела на него. Он не понимал, кому она звонит.
Она звонила фотографу. Она старалась говорить с ним нейтральными словами.
– Да! Да! Приду через час! Да. – Он еще что-то ей говорил, но она, сказав самое важное, не стала рисковать дальше, а положила побыстрее трубку. Она вышла на воздух. Ей немного стыдно было смотреть в глаза Мише. Он нес ее сумку. Спросил:
– Куда ты хочешь пойти?
Я не могу… – сказала она безропотным голосом. Она не поднимала лица, и опытному проницательному человеку сразу бы стало подозрительно, но Миша не был таким. У Риты нелегко получалось вранье. Она сделала умоляющее лицо: – Но мне очень нужно, и ты увидишь, к вечеру мы обязательно встретимся. Обязательно.
– Я буду ждать, – поверил он ей. – Только не переживай так.
– Ладно. Иди, – сказала она ему, оттолкнув его пальцами. – Я буду ловить такси.
– Я помогу. Куда тебе?
Рита совсем не хотела называть, куда ей было нужно. Она, нервничая, сказала:
– Ну иди, иди. Не помогай мне.
Он, как обычно, послушался ее и пошел, оглядываясь, зажав в кулак руку с цифрами.
Вечер настал.
Рита лежала с фотографом на постели, завернувшись в полотенце. Он же, докуривая, лежал под одеялом, торчали только его голые плечи. Он говорил:
– Ну давай, иди под одеяло. – Тут позвонил телефон. Рита вздрогнула. Отчего-то она испытывала тревогу, и он уже поднес руку к трубке, она сказала:
– Не бери!.. – Но он уже взял и уверенным тоном сказал: – Да! Да. Да… – Тон с каждым «да» у него менялся. Очень удивленный, он протянул ей трубку и сказал: – Тебя какой-то Миша. Кто такой Миша?
– Боже мой… – тихо-тихо сказала Рита, зажав руками рот и правую щеку. – Ну зачем ты взял трубку?! – Он держал трубку в руке. Он хотел ее положить, разъединить. Но это было бесчеловечно. Она взяла трубку и уже наверняка зная, что скрывать нечего, сказала: – Да… Зачем ты звонишь? Тебе не надо было этого делать. – Она говорила это с большим сочувствием. – Ой нет! Не надо, не надо, – быстро заговорила она. Фотограф тоже заволновался вслед за ней. Смешно было смотреть, как его озабоченное лицо теперь не подходило, не сочеталось с белой постелью рядом с девушкой. – Не приезжай. Не надо. Я прошу тебя, не позорься, пожалуйста, не надо, это я тебе точно говорю… – Тут их разъединило. Она потрясение сказала: – Он сейчас приедет.
Фотограф подумал немного и возмущенно сказал:
– А кто он такой?
– А!.. – неопределенно промямлила она. Голос у нее пропал. Она ничего не могла объяснять. Все силы у нее ушли в стук сердца. Она медленно сползла с кровати, села, нащупала на стуле свою одежду, чтобы одеться и встретить Мишу одетой. Фотограф все еще продолжал лежать голым со своим неподходящим лицом, его охватывало возмущение. Он прокашлялся и сказал:
– Ну, во-первых, я его не приглашал…
Она натягивала, как во сне, коричневое, похожее на школьное платье. (Она его еще носила в школе, оно было очень старое, сшитое по старой моде, сильно обтягивающее, с белым воротником.) Оно совсем не сочеталось, в свою очередь, теперь и с голым фотографом, и с раскрытой белой-белой постелью.
– Боже, боже мой, боже мой… что мне делать, я ужасная, боже мой, – приговаривала Рита, тряся головой, полосками волос, упавших на щеки. Она даже ни разу не заглянула в лицо фотографу. Она считала себя теперь хуже всех – ей не было оправдания, она испытывала самые глубочайшие угрызения совести, самые сильные, какие она только испытывала в своей жизни до этого момента и после. Лицо у нее сделалось глубоко трагическим и растерянным. Даже изменились черты лица, как перед казнью, – они обострились. Дрожащими руками она застегивала на себе бесконечное число крючков, придуманных старой модой сбоку на платье. Она была близка к обмороку, и даже если бы ей кто-то сейчас что-то говорил, она бы все равно не услышала, потому что в голове у нее шумело, как будто ее несло куда-то по ветру с великой скоростью, в полном мраке.
