— Да, хоть ты и понимаешь все это чересчур примитивно.
— А почему бы и не разозлиться? Это хорошая, честная реакция!
Она покачала головой, пытаясь найти верные слова:
— Давай я расскажу тебе об одном случае. Однажды я кое-что украла, в тот самый день, когда оказалась в Нью-Йорке. — И она рассказала ему о голодном мальчике, о человеке с книшем и о разъяренной толпе. — Я не знала, что мне делать. Я только понимала: они разъярены и хотят, чтобы я заплатила. Я все это словно впитывала в себя, а потом… как будто раздвоилась. — Она замолчала и нахмурилась, вспоминая. — Я стояла рядом и наблюдала себя со стороны. Я была спокойна. Ничего не чувствовала. Но знала, что сейчас произойдет что-то ужасное и виной этому буду я. Мне было всего несколько дней от роду, и я еще не умела держать себя в руках.
— И что случилось?
— В итоге ничего. Меня спас равви, он заплатил тому человеку за его книш. А я опять вернулась в себя. Но если бы его там не оказалось… Не хочу об этом даже думать.
— Но ведь ничего страшного не случилось. И ты сама говоришь, что с тех пор научилась сдерживать себя.
— Да, но достаточно ли? Я знаю только, что никогда не должна причинить вред человеку. Никогда.Лучше уж сама себя уничтожу.
Она не собиралась говорить этого вслух, но теперь была даже рада, что сказала. Пусть он знает, как это серьезно для нее.
— Это невозможно, Хава, — с ужасом сказал Джинн. — Это просто не может быть правдой.
— Это чистая правда.
— Что, при первом же признаке злости? Тебя кто-нибудь толкнет на улице, и ты тут же себя уничтожишь?
— Я не хочу это обсуждать. Никакие если бы и кабы тут не действуют.
Они постояли в напряженном молчании.
— Я думал, тебя невозможно уничтожить.
— Так и есть, почти.
Его взгляд был устремлен на ее шею, и она поняла, что инстинктивно потянулась к медальону. Она поспешно опустила руку. Оба чувствовали неловкость и смотрели в разные стороны. Стало заметно холоднее, и ветер усилился.
— Я иногда забываю, — заговорил он, — какие мы с тобой разные. Мне бы никогда не пришло в голову уничтожить себя. Это означало бы сдаться.
«А разве на свете нет таких вещей, ради которых стоило бы сдаться?» — хотелось спросить ей, но она не решилась заходить так далеко. Во время разговора он бессознательно крутил браслет у себя на запястье. Его очертания проступали через ткань сорочки.
— Больно? — спросила она.
Он удивленно взглянул на руку:
— Нет. Физически — нет.
— Можно посмотреть?
Он минуту поколебался, но решил, что ему нечего стыдиться, и, пожав плечами, завернул рукав. В полумраке она внимательно рассматривала браслет. Широкая металлическая лента плотно облегала руку, словно была сделана по мерке. Она состояла из двух полукруглых половинок, скрепленных петлями. С одной стороны петли были толстыми и казались монолитными, с другой — куда тоньше и соединялись изящным, почти декоративным стерженьком с плоской, как монета, головкой. Женщина попробовала вытащить его, но стерженек держался крепко.
— Он не двигается, — сказал Джинн. — Поверь, я уж старался.
— Эта застежка должна быть самым слабым местом. — Она подняла на него глаза. — Хочешь, я попробую ее сломать?
— Хочу. Попробуй.
Пальцем она осторожно обвела браслет по краю. У Джинна была удивительно теплая кожа. Он вздрогнул, когда она коснулась его:
— У тебя всегда такие холодные руки?
— По сравнению с твоими, наверное, да.
Она обхватила головку стержня кончиками пальцев:
— Скажи мне, если будет больно.
— Не будет, — покачал он головой, но немного напрягся.
Она начала тянуть ровно, с нарастающей силой, которая скоро превысила ту, что могла бы порвать обычный металл. Но ни стержень, ни сам браслет даже не шелохнулись. Свободной рукой Джинн изо всех сил вцепился в перила, и в конце концов женщина поняла, что сломаются либо перила, либо он сам, а браслет останется цел.
Она перестала тянуть, ослабила хватку и взглянула ему в глаза. В них было разочарование.
— Прости, — вздохнула она.
Несколько мгновений он смотрел на нее, словно не видел, а потом выдернул руку и отвернулся:
— Думаю, никакая сила в мире его не сломает, но спасибо, что попыталась. — Чтобы чем-то занять руки, он начал сворачивать сигарету. — Уже поздно. Ты, наверное, скоро захочешь домой?
— Да, — шепнула она.
По крышам они брели обратно, мимо мужчин, завтракающих хлебом и пивом, мимо мальчишек, прижимающихся друг к другу под тонким одеялом, мимо Скотти, так и уснувшего у стены. Неподалеку от ее пансиона они нашли подходящую пожарную лестницу с редкими ржавыми ступенями и осторожно спустились. В переулке они, как всегда, распрощались. Заворачивая за угол, она обернулась и удивилась, когда увидела, что он стоит на месте и словно в глубокой растерянности смотрит ей вслед: высокий человек со светящимся лицом, такой странный и так хорошо ей знакомый.
* * *
Арбели был прав, когда предрекал большой интерес с жестяному потолку. По кварталу разнесся слух, что этот бедуин, ученик жестянщика, создает какую-то невиданную металлическую скульптуру, которая скоро украсит вестибюль в доме Малуфа. Скоро в маленькой мастерской стало не протолкнуться от посетителей. Самому Джинну постоянные гости быстро надоели, и он даже не пытался казаться вежливым. В конце концов Арбели пришлось закрыть доступ в мастерскую для всех, кроме клиентов.
Исключение сделали только для юного Мэтью Мунсефа. Теперь мальчик проводил в мастерской все свободное от школы время и, не отрывая глаз, наблюдал за работой Джинна. Тот, вопреки ожиданиям, нисколько не возражал против присутствия мальчишки, чему, вероятно, немало способствовала молчаливость последнего. Порою Джинн давал ему какие-то мелкие поручения и отправлял с заданиями, а сам пользовался этими моментами, чтобы использовать колдовскую силу своих рук. За оказанные услуги Джинн давал мальчику мелкие монетки, а если бывал в хорошем настроении, делал из обрезков жести забавные фигурки животных.
Сперва Джинн в азарте посчитал, что закончит потолок за четыре, максимум за пять дней, но в реальности все оказалось не так просто. Никогда прежде ему не приходилось работать по таким точным техническим требованиям. Снять приблизительные размеры потолка оказалось недостаточно: это надо было сделать с точностью до миллиметра, иначе потолок просто не встал бы на место. Целый день Джинн провел в вестибюле на стремянке, снова и снова измеряя и выкрикивая цифры, которые Мэтью аккуратно записывал в маленький блокнотик. Потом нужно было содрать старую плитку — грязная работа, после которой он весь был покрыт паутиной, пылью и сажей. После этого потолок надо было заново зашпаклевать и хорошо выровнять. Все это требовало массу труда и терпения. Не раз Джинну хотелось все бросить и даже сплавить все панно в один слиток жести, но что-то его останавливало. Потолок принадлежал уже не ему одному, а всем: Малуфу, Мэтью, Арбели, обитателям дома и просто соседям, которые останавливали его на улице и спрашивали, как идут дела. В каком-то смысле у Джинна больше не было на него прав.
Наконец вся подготовка была закончена. Под напряженным взглядом Арбели Джинн, следуя линиям долин и горных хребтов, распилил готовый потолок на большие куски неправильной формы, и тот превратился в огромную жестяную головоломку. Куски уложили на выстланную соломой телегу и повезли к дому Малуфа. Мэтью уже ждал их, и на лице его было написано такое радостное волнение, что Арбели не решился спросить, не надо ли мальчугану быть в школе. Скоро показался и Малуф. Джинн с удивлением увидел, как хозяин закатывает рукава рубашки, явно готовясь помогать.
Потолок монтировали почти целый день. Самым трудным было приколачивать каждый кусок и при этом держать его совершенно неподвижно. Для этого требовались одновременные усилия Джинна, Арбели и Малуфа, каждый из которых стоял на собственной стремянке, непрерывно пререкаясь и переругиваясь с остальными. Каждый раз, когда кто-то хотел пройти по вестибюлю, две стремянки приходилось складывать, и только Джинн оставался стоять наверху, прижимая наполовину прибитый кусок жести к потолку.
Чем ближе к вечеру, тем больше собиралось желающих посмотреть на их работу. Даже мать Мэтью спустилась, осторожно шагая по ступенькам и держась за перила. Ее здоровье явно не поправилось.
Наконец Джинн загнал в потолок последний гвоздь, и со всех сторон раздались аплодисменты. Следующие полчаса ему пришлось пожимать руки — похоже, всем сирийцам, обитающим в Нью-Йорке. Задрав голову, все долго кружили по вестибюлю. Многие смеялись и поднимали руки, словно хотели прикоснуться к горным пикам. Самые старые жаловались на головокружение и уходили домой ужинать. Дети крутились, сталкивались друг с другом и с коленями родителей. Постепенно все разошлись, и Джинн с Арбели остались вдвоем.
