Мулла пришел в себя довольно скоро. Свесил худосочные длинные ноги и спокойно продолжал, как будто это не он всего лишь несколько минут назад переживал сладостные мгновения:
– Так вот, наш барин по старой привычке приложит максимум усилий, чтобы уничтожить тебя, Бирюк!
Станислав с сомнением покачал головой.
– Мулла, твой уголовный опыт у любого урки вызывает уважение. Может быть, ты посоветуешь мне, что делать?
– А что тут советовать? – Мулла даже не пытался скрыть удивления. В его понимании ответ напрашивался сам собой. – Бежать тебе надо. Бирюк, и чем раньше, тем лучше.
Бирюк нахмурился: такого ответа он не ожидал. Для коронованного вора тюрьма больше, чем родной дом, и бежать из него для уркача считалось почти постыдным делом. Вор досиживает срок, как правило, всегда полностью и покидает порог тюрьмы с последним звонком, а заводить разговор о досрочном освобождении для него так же постыдно, как просить милости у «барина».
Бегут из тюрем те заключенные, которым находиться там совсем невмоготу. Хотя наверняка мысль об удачном побеге свербит каждого зека с настойчивостью дождевого червя, вгрызающегося в рыхлую землю. И каждый удачный побег, позже обрастая массой интересных деталей, превращался в лагерный эпос.
Уходят из лагеря «черти», «мужики», блатные объединяет таких разномастных беглецов – отчаяние. Бирюк помнил случай, когда одному зеку с десятилетним сроком до освобождения оставалось всего лишь месяц, но он, впав в невероятную тоску, ударился в бега. На холодную голову он и сам потом не мог объяснить себе, почему он это сделал – на зоне его не щемили, он пользовался заслуженным авторитетом, да и режим зоны не был для него особенно тяжелым.
Просто он поддался сиюминутному порыву, который всецело охватил его и заставил с риском для жизни перебираться через колючие заграждения, а потом и голодать в тундре.
Другой заключенный бежал из зоны за три недели до своего освобождения – ему приснилась умирающая мать, и он хотел увидеть ее и облегчить ее страдания. Самое удивительное, что, как правило, такие сны бывали вещими – мать действительно умирала, а парня вернули в колонию, прибавив огромный срок.
Бежали из зоны и за день до освобождения – это были те, кого проиграли в карты. Встречались такие, кто бежал из удальства, что было сродни игре в «русскую рулетку».
Бирюк не подходил ни под одну из категорий. Он не мог податься в бега, как пацан, соскучившийся по маме; не мог бежать от отчаяния и безысходности, он обязан был выносить любые невзгоды и потрясения со стойкостью оловянного солдатика. Он был вор, для которого отсидка в тюрьме была не прозябанием, а нормой жизни. И бежать его могли заставить только чрезвычайные обстоятельства.
– Ты же знаешь, что я не могу бежать, – угрюмо отозвался Бирюк. – А потом, как это сделать, когда за мной в четыре глаза смотрят все, начиная от самого последнего ссученного и заканчивая барином.
– Здесь есть над чем подумать, – согласился Мулла. Глаза его блестели, как у юнца, впервые отведавшего «дури». – А знаешь, тебе пришла малява. – В руках он держал небольшой клочок бумаги, исписанный ровным почерком. Такие строчки обычно получаются у старательных первоклашек, успешно осваивающих азы чистописания.
– От кого? – спросил Бирюк. Он мгновенно узнал почерк автора – так мог писать только один человек. Егор Нестеренко из Москвы.
– Прочтешь, узнаешь, – не сумел скрыть лукавой улыбки Мулла, которая свидетельствовала о том, что он знает больше, чем говорит.
Бирюк взял маляву и спросил старика:
– И как же к тебе попала эта грамотка?
– А ты думал, что я только молитвы могу читать да кокаин нюхать? – улыбнулся Мулла. Лицо его напоминало старую ветошь, оно было испещрено морщинами и многочисленными шрамами, изрезавшими кожу на множество неровных лоскутов. Количество морщин увеличивалось, когда он улыбался. – Не расколюсь, Бирюк, не надейся, у меня тоже есть кое-какие секреты. Но знай, что без моего участия эта малява на зону не попала бы.
Бирюк взял письмо. Бумага была мятой, буквы во многих местах изрядно стерты, но записка читалась. Станислав бы нисколько не удивился, если бы Мулла поведал трогательную историю о том, что при переправке малявы на зону зекам во время обысков пришлось прятать ее чуть ли не в заднице.
Нестеренко начинал с главного:
«Твоим освобождением занимаюсь крепко, но слишком много людей заинтересовано в том, чтобы убрать тебя подальше. Мне сложно с ними бороться, но со своей стороны я делаю все возможное».
Бирюк понял это по-своему: потерпи, мол, возможно, тебе придется посидеть некоторое время на нарах.
«Будь осторожен, даже в кругу друзей могут найтись люди с чертовой отметиной».
Станислав и в этих словах уловил второй смысл: не доверяй даже ближайшему окружению.
«Мне стало известно, что там действует провокатор, который следит за каждым твоим шагом. Если тебе станет нечем дышать, так не мучайся – попробуй выйти на свежий воздух».
Бирюк внимательно перечитал последнюю фразу.;Побег! Егор предлагал ему побег. Он словно почувствовал, что Станиславу невмоготу созерцать серое небо Заполярья.
Бирюк знал о том, что это был план "Д", который разрабатывал Нестеренко на самый крайний случай. Видно, это время уже наступило. В некий назначенный день все воровские зоны России поднимут бунт, который до основания протрясет ГУЛАГ. По единому приказу будут «разморожены» десятки российских лагерей, и бродяги высыплют из бараков, как семечки из дырявого кармана. Потом лагерное начальство начнет заигрывать с блатными – самой реальной силой всех лагерей. А отсюда уже недалек тот момент, когда можно будет навязать администрации воровскую волю.
Бывали случаи, когда заключенные добивались смещения «барина». И часто бунт в колонии напоминал шторм, после которого со своих теплых мест, без содержания и пенсии, падали крупные тюремные чины. В таких случаях начальство готово было идти на любые компромиссы с главарями, а приглашение воров к сотрудничеству становилось обычной практикой. Бирюк знал, что в этот раз в колониях будут требовать освобождения ленинградского пахана.
Параллельно со всеобщим неповиновением законные проведут еще несколько страшных акций: в Ленинграде будет взорвана станция метро; одновременно в городе объявится сразу несколько серийных убийц, и общественность будет раздражена бездеятельностью властей; в Смольном будут застрелены несколько высокопоставленных функционеров. Затем будут учинены перестрелки с милицией: за хорошие бабки отмороженные забросают гранатами пару-тройку районных отделений, будет предпринята попытка освободить законных, томящихся в Крестах.
И беспорядки в северной столице будут напоминать события семнадцатого года. Все акции пройдут в течение каких-то двух-трех недель, и у советского обывателя создастся впечатление, что Ленинград стремительно движется к криминальному беспределу.
И вот с этого момента начнется заключительный этап операции – на высшие милицейские чины города начнут давить все: Москва, Кремль, Старая площадь, «большой дом» на Лубянке… Ленинградская милиция будет напоминать больного льва, которого может пнуть даже трусливый заяц. Сначала в прессе мелькнет статейка: а не пора ли, мол, навести порядок силами самих же преступных группировок – и это будет лишь пробный шар, на который, словно рыба на наживку, бросится разозленный обыватель, готовый заплатить за свое благополучие даже такую цену. Затем в нескольких центральных газетах появятся публикации крупных юристов, которые будут задаваться вопросом – не лучше ли освободить некоторую часть законных, провести амнистию для них, и тогда они сами наведут порядок в своих владениях?
И первым в длинном списке на амнистию будет значиться ленинградский вор с погонялом Бирюк…
Станислав сложил маляву, большим ногтем провел по сероватой поверхности, оставив на листке глубокую складку, потом вытащил маленькую зажигалку в виде крохотного чертика (искусная работа одного старого зека, который подарил свою поделку Бирюку в знак благодарности, когда-то он защитил его от двух молодых «пехотинцев», задиравших старика ради забавы) и, чиркнув, поднес красное пламя к самому уголку. Бумага горела быстро, выбрасывая вверх горячие язычки, а когда пламя подползло к самым ногтям, он разжал пальцы.
Сожженная бумага, обращаясь в пепел, закрутилась в воздухе и спикировала в самый угол барака.
– Что же ты решил? – Мулла носком сапога поддел пепел, и он мгновенно рассыпался.
– Нужно бежать, раз он дает добро…
– И как ты себе это представляешь? Бирюк внимательно всмотрелся в лицо старого зека и, как бы раздумывая, ответил:
– Пока еще не надумал. На том они и разошлись.
Тимофей Егорович прилег на подушку и накрылся одеялом.
– Что-то зябко стало… – И, помолчав, продолжал:
