— Сно-ова-а как диковинная ры-ыба… Сно-ова я в объятьях осьминога… Осень, безобразна и сварлива, гонит зиму с моего поро-ога…
Поэт, икая, декламировал еще долго, хотя его, кроме деликатного Угодникова, никто толком не слушал. Потом откуда-то возникла девушка в огромных круглых, как колеса, очках — как оказалось, по-настоящему близкая знакомая поэта, — и решительно взяла над ним шефство.
— Грохочет гром и сад трясется, и в небе блещет без конца. Я весь в отца — я жду когда сотрется улыбка с моего лица, — прокричал поэт, и глаза его наполнились слезами. — Вот как писать надо! Э-эх… — Со стуком, привлекшим внимание соседних столиков, он не глядя поставил свой пивной стакан прямо под нос Угодникову, блуждающим взглядом выискивая в полумраке заведения того, кто не на шутку мог разделить охватившие его чувства. Антон и Пьеро, возвращавшиеся к столику, обтекли его, как вода.
— Жесть! — сказал Пьеро Алексею, усаживаясь, и было непонятно, относилось ли это к стихотворению или к прочитавшему его. — Это Доктор Дэне, фрик один. Живет здесь. Типа поэт.
Девушка, обнимавшая поэта и услышавшая такую характеристику своего друга, воззрилась на Пьеро глазами, широко распахнутыми брезгливым недоумением.
— Меня разряжает этот человек, — кивнув на него, негромко, но безапелляционно сказала она поэту, и на этот раз поэт внял, хотя и делал еще попытки привлечь к себе внимание. Девушка в круглых очках была настроена решительно, и некоторое время Алексей с Угодниковым поневоле наблюдали возню, разыгравшуюся прямо перед ними. Через несколько минут этой верной подруге непризнанного искусства все же удалось сломить сопротивление его представителя и она, взвалив Доктора Дэнса себе на плечо, словно медсестра раненого бойца, увлекла в какое-то более бесконфликтное место.
Угодников, как бы завороженный собственной деликатностью, словно только этого и ждал, тоже попрощался и, взяв с Алексея обещание прийти в гости на новогодних праздниках, с облегчением вышел на свежий воздух и поспешил к метро.
* * *
Алексей сидел один за пустым столом, и на густо мореной его столешнице царил беспорядок, за которым официанты уже не поспевали. Антон то исчезал куда-то, то появлялся вновь, чтобы снова исчезнуть, и Алексей чувствовал себя словно в эдинбургском пабе в первый месяц своего приезда в Шотландию. Он тупо разглядывал людей, все они были веселы и асимметричны, речь их казалась ему иностранной, и сам он, довольно пьяный, недоумевал, отчего он здесь, а не с Кирой. В таком состоянии ему казалось, что с судьбой можно договориться запросто, как с извозчиком. Все произошедшее с ними, с Митей в эти минуты представлялось ему легко разрешимым недоразумением, и только и надо было что встать, поймать такси и назвать адрес: Барклая, три дробь два. Но какая-то чугунная непреодолимая тяжесть разума, металлически сверкавшая средь мути пасмурного хмеля, продолжала держать его на месте, но он продолжал думать, что все просто, что все очень и очень просто.
Внезапно перед ним возник его двоюродный брат Андрей.
— О, братишка, — с родственным добродушием приветствовал он Алексея. — Еще не уехал? Ну как тут у нас?
— Ничего, — сказал Алексей, пожимая его руку.
Но тон этого ответа несколько насторожил Андрея.
— Нет, правда, — сказал он.
— Да говорю же, нет слов, — постарался как можно убедительнее заверить его Алексей. — Веселуха. Реально круто.
На этот раз тон понравился, и во взгляде двоюродного брата мелькнуло удовлетворение от сознания, что он не просто причастен, но и лично приложил руку к созданию такой стильной, беззаботной и нескучной жизни.
— Ты правда, что ли, обратно переезжаешь?
— Собирался, — сказал он, — да, смотрю, слишком весело тут у вас. От работы отвлекать будет.
Андрей не уловил иронии и сделал губами понимающую гримасу.
— А где девочка твоя? — вдруг вспомнил он. — Ничего такая.
Алексей посмотрел на него в недоумении.
— С которой в прошлый раз был, — уточнил Андрей, и до Алексея дошло, что речь идет о Юле.
— А-а, — сказал он, — замуж вышла.
— Ты смотри, — сочувственно произнес Андрей, и лицо его выразило вполне искреннее сожаление. — Осторожно с ними надо. От мужчин двух вещей ждут. Прямо так и говорят, что от мужика нужно: член и кошелек.
— Так и говорят? — переспросил Алексей, хотя думал совсем о другом.
— Говорят и не такое. — И Андрей махнул рукой, как бы давая понять, что не хочет повторять за девушками еще более страшные слова в опасении расстроить Алексея, а заодно и себя.
Но Алексей в роли Петрушки почувствовал себя своим и продолжал морочить кузена.
— Да она за учителя вышла, — сказал он, — за школьного. Какой там кошелек?
Теперь уже Андрей уставился на него, как бы не понимая, как такое возможно. Алексей убедительно покивал, и Андрей поверил.
— Есть женщины в русских селеньях, — присвистнул он.
* * *
В конце концов знакомые Антона иссякли, и он окончательно бросил якорь рядом со своим другом, который чувствовал себя клиппером, способным совершить кругосветное путешествие — осуществить несостоявшуюся Митину мечту.
Имелись силы пить дальше, и по дороге домой было решено заехать в ночной магазин у метро. Таксист готов был подождать, но Антон, поддавшись чувству земли, машину отпустил. Они зашли в ночной магазин купить пива и побрели к дому сквозь чернеющую голой землей березовую рощу. Где-то посередине ее они еще посидели на поваленном стволе осины, и когда уже выходили из рощи под свет фонарей, на них выехала новенькая, облизанная моросью машина ППС. Машина притормозила, и из нее вылез грузный человек в бушлате.
— До-обрый день, — поздоровался он и поинтересовался: — Документики какие имеются?
Следом за грузным человеком в бушлате появился мелкий человек в бушлате, только у этого человека поверх бушлата был надет еще бронежилет. Человек в бушлате поправил на плече лямку автомата и углубился в изучение паспортов.
— Разрешите? — протянул руку Алексей за паспортом, когда увидел, что страницы свершили в пальцах бдительного проверяющего уже третий круг. Но грузный человек в бушлате пропустил его просьбы мимо ушей.
— Минуту, — возвысил голос Алексей, — личности наши установлены? — Он обратился уже ко второму, в бронежилете, но тот молча отвернулся.
— Ну вот чё, граждане, — дежурно-весело сказал грузный человек, постукивая паспортами о пухлую ладонь. — Какая у нас ситуация вырисовывается? Ночью, в нетрезвом виде, в общественном месте нарушаем общественный порядок.
— Какое же это общественное место?
— А мы не общество? — усмехнулся грузный. — В дежурную часть вас за-би-ра-ем. — Последнее слово он произнес по слогам, как неразумным детям.
— Где же мы нарушаем, ребята? — делано, миролюбиво изумился Антон. — Мы домой идем. Вот дом наш. — Он протянул руку в сторону своих темных окон. — Меня там мама старушка ждет.
— Ну вот, — усмехнулся мелкий, — мама ждет, а ты тут на рогах ползаешь.
— Ты ему не тыкай, — сказал пьяный Алексей через голову грузного второму, но тут дело в свои руки взял Антон, обеспокоенный агрессивным законничеством друга. Он вытащил из кармана несколько мятых бумажек и прямо всей неразобранной кучей вложил в пухлые ладони грузного, который, как он уже сообразил, был здесь за старшего. Бумажки были легкие, но грузный, не сводя с них глаз, — пересчитывать при всех было ему все-таки неловко, — подержал их в руках, будто пробуя на вес.
— Домой так домой, — тем же дежурно-веселым голосом приговорил он. — Маме привет передавайте. Скажите маме, чтоб не отпускала по ночам вас гулять. Тут такое творится на районе — каждую ночь кто-то кого-то шьет.
— В смысле, — спросил Алексей, — шьет-то?
— Да гастарбайтеры эти, чуркобесы, блядь, — уже по-человечески ответил милиционер, берясь за дверцу машины.
* * *
Птица, подобранная в парке, прожила у Киры чуть больше двух суток. Она то билась, пытаясь обрести свое тело, способность к правильному движению, к полету, то, изможденная такими попытками, затихала довольно надолго, и Кира и Надежда Сергеевна поочередно подходили к коробке и заглядывали внутрь, а птица водила по их лицам черным, живым, испуганным маленьким глазом. Породу ее они не знали. Птичка была невзрачная, ничем не примечательная, просто серая с черным оперением хвоста и такого же оттенка крылышками.
Сердце у Киры разрывалось, но посещение парка дало ей какие-то силы. В глазах плыли впечатления этих сумеречных дней, людские лица из очереди в Бутырке, но душа ее переносилась на берег реки, где стояли ее липы и дубы, где она нашла свою птицу, и там отдыхала.
Возвращаясь домой, Кира садилась поближе к окну и молча смотрела на улицу. Был ей виден кусок искрящегося огнями города, черные рощи Парка Победы, горящее золотом навершие часовни, огромный штык и цирковой купол мемориального музея. В недалеко стоящем доме с любопытным постоянством от первого до последнего этажа по вертикали горели все окна, и оттого дом казался не домом, а кем-то в длинном аккуратном пальто, словно бы застегнутым на все пуговицы.
