Пришел он в себя, наверное, через секунду — этого времени хватило только на то, чтобы упасть. Тут же вскочил, опираясь на руки, — правая отплатила резкой болью, словно локоть полоснули ножом. А противник опять наступал, точно и сильно молотя кулаками по блоку, — предплечья Олега начали гореть.
Мелькнула мысль — этой схватки ему не выиграть. Он дрался на ринге — строго ограниченные раунды, судьи… Дрался со всякими лохами — там у него было преимущество на две головы. Дрался с хангаром — было. Но сейчас его противником оказался человек, для которого драка была стилем жизни. ВОИН, а не спортсмен. Не выиграть.
Он запретил себе думать об этом, и мысль ушла без следа. Под очередной удар Олег быстро и четко подставил… голову. Самую макушку — то, что на ринге строго наказывается. Но тут не ринг…
В глазах — звезды! Но, проморгавшись, Олег увидел, что его противник с искаженным лицом стоит, прижав правую к груди, и по пальцам льется кровь из рассеченных костяшек. Орел не заорал, как заорал бы на его месте любой (уж сам-то Олег — он это знал! — точно). Но и бой сразу продолжить не мог. В его взгляде, устремленном на земного мальчишку через разделявшие их пять-шесть шагов, были злоба и боль.
За спиной Олега одобрительно и возбужденно гудели. Как на собачьих боях, подумал Олег, но эта мысль его почему-то рассмешила и взбодрила. Он подвигал правой — боль сошла почти на нет — и бросил насмешливо:
— Пальчики повредил?
Орел мигнул. Медленно. Его зрачки сузились. И он заскользил к Олегу. Как большое и смертельно опасное хищное животное.
Только вот кулак у него не сжимался. Олег видел, как он хочет сжать, свести пальцы — и не может. Видел — и оскалился насмешливо прямо в лицо Орлу, танцуя в стойке. А потом — пошел в атаку, бомбардируя горца равномерными, страшными ударами: хук левой, хук правой, отскок, свинг правой, свинг левой, бросок, панч левой, панч правой, хук левой, хук правой, отскок… Он не стремился к точности. Главным сейчас были быстрота и сила — все равно часть ударов попадала в цель, и Олег знал, что один какой-нибудь окажется последним.
Каменное лицо противника маячило перед глазами. Он тоже бил. Но только левой, попадая в блоки. А на его теле горели тут и там жаркие пятна попаданий.
И все-таки он бил в ответ снова и снова, закрываясь своей полубеспомощной рукой. И не жмурился, когда кулаки Олега с коротким тупым звуком месили его тело.
— Ложись, — сказал Олег. Тихо, так, что услышал только Орел. В его глазах мелькнуло удивление. — Ложись, — повторил Олег. — Ты не выстоишь… с одной. Ложись.
И понял, что ляжет этот парень только тогда, когда он, Олег, сделает с ним то, чего делать уже не хотел — измолотит до потери сознания.
Из носа Орла шла кровь. Из обеих ноздрей — разбивалась на верхней губе на два алых ручейка, похожих на усы, стекала в углы рта и копилась там липкими каплями. Бежала дальше — на подбородок. Смотреть на это было тошно — словно Олег делал то, чего делать нельзя.
Может, и правда так?
Правый кулак Орла врезался Олегу в скулу. Солнечная бомба с треском разорвалась в центре головы, потом все померкло — и Олег успел изумленно подумать: «Как же так?! ПРАВЫЙ?!»…
…Кажется, он и на этот раз провалялся недолго — тоже секунды. Но встать сразу не получилось. Ноги вело коленями в разные стороны, они подламывались, словно разболтанные шарниры. В голове звенело, как год назад, когда на ринге его послал в нокаут — было такое — парнишка-кикбоксер из Мичуринска. Нет, стоп. Надо встать.
Он переломил себя и непослушное тело. Встал ровно, быстро, не качаясь. Поднял кулаки. Орел замер напротив. Хлюпнул смешно носом, сказал:
— Одно подловил я тебя. Цела рука-то. Дурака я ломал. Другой раз не поднимешься — слово вот.
— Ты, — ответил Олег, чувствуя, как впервые с начала боя загорается в нем опасная холодная злость, от которой мышцы начинают петь, а остатки тумана после удара улетучиваются из головы, — меня положи сначала. Баклан.
Злость была такой прозрачности и градуса, что у Олега изменился болевой порог — как, наверное, менялся он у древних воинов, которые, утыканные стрелами, крушили врагов до тех пор, пока не расправлялись с последним. Иначе не объяснить то хладнокровие, с которым Олег встретил кулак противника не блоком, а беспощадным, во всю силу, встречным ударом своего кулака — но левого. Кисть разворотила, вспорола ужасающая боль, на миг Олегу всерьез почудилось, что пальцы оторваны… и вместо того, чтобы заорать в голос и прижать руку к корпусу, Олег нанес сбереженной правой пушечный удар в корпус Орла.
Такой, что все тело у того затряслось, как желе — и горец мешком рухнул на утоптанную землю.
Только после этого Олег сунул руку под мышку и тихо — чтобы никто не услышал — завыл от нестерпимой боли.
Яр Туроверыч смотрел на него с края площадки. Смотрел, расширив яркие, как у внука, не старческие совсем глаза — удивленно, недоверчиво и восхищенно. Потом перевел взгляд на неподвижно лежащее в пыли тело.
Олег тоже посмотрел — и ужаснулся мысли, что убил парня. К нему бежали, что-то радостное выкрикивая, люди, мелькнуло лицо Бранки, восхищенное и ликующее, приоткрытый рот Йерикки — то ли от удивления, то ли тоже в крике… Но, не обращая ни на что внимания, Олег встал на колено возле лежащего и дотронулся до его шеи.
Орел открыл невидящие глаза. Поморгал. Выдохнул. Попробовал сесть. Олег подставил плечо, локтем отпихиваясь от Бранки, выкрикивавшей: «Руку, руку калечную дай, пособлю — йой, дурилище!» И помог горцу сесть потверже. Беспомощный вид противника убил всякое желание драться дальше.
— Хорош удар, — скривившись, сказал Орел. Попытался подняться, мотнул головой и сел опять. Потом, опираясь на руки подскочивших своих — парнишек помладше — все-таки встал на ноги. И побрел прочь — не оглядываясь, молча, загребая ногами пыль.
Олег тоже поднялся. Боль из руки уходила, ее словно всасывало и растворяло что-то влажное и холодное. Покосившись, мальчишка увидел, что Бранка осторожно и быстро заматывает руку мягким бинтом поверх той же мази, которой вчера лечила ему, Олегу, ухо. Лицо девчонки было отстраненным и нежным. Да, именно нежным, и Олег, со странным весельем подумав: «Вот влип!» — сказал, как ни в чем не бывало:
— Орешки-то я больше щелкать не смогу. Если только наганом колоть.
Бранка посмотрела сердито и посторонилась, давая дорогу Яру Туроверычу. Тот подошел вплотную, оценивающе глянул на Олега. Олег ответил ему внимательным — глаза в глаза — взглядом.
Странное выражение мелькнуло в глубине глаз старого Яра. Словно он хотел улыбнуться, но передумал. И только сказал:
— Хорош удар, — как его внук. А потом повернулся и зашагал прочь, к своим — широким шагом, прямой и спокойный.
Олег дернул плечами и стал проталкиваться из окружающей его толпы.
…Сидя на краю воза, одетый по-городскому парень с повязкой на глазах — широкой и темной — перебирал струны на инструменте, поразительно похожем на гитару, но с овальным корпусом. Вокруг стояли и сидели несколько десятков человек — и горцев, и лесовиков, и горожан. Олег остановился тоже. Огляделся — никого из своих не было видно, да он и не очень-то хотел их видеть. После выигранного поединка мальчишкой овладела тяжелая усталость, смешанная с легкой насмешкой в свой же адрес: герой, ж… с дурой! Зачем полез? Затем, что Бранка смотрела, вот зачем… Ремень с оружием и подсумками, автомат — все вдруг показалось очень тяжелым и каким-то бессмысленным, неуместным. Зачем ему это? И что это вообще такое? Закрыть сейчас глаза — и открыть их в своей комнате, и чтоб утро было, а не странный вечер под распухшей здешней луной и все четче вырисовывающимися звездами…
И под синим Невзглядом, который словно наблюдает за человеческой суетой снисходительно и насмешливо — мол, копошитесь, милые, пока я добрый. А надоедите — к ногтю.
Господи боже, да что он тут делает-то?! Кому он тут нужен?!
Струны отозвались печальным плачем на его мысли. И возник голос певца…
По широкой степи,По колено в дорожной грязи,Под печалью дождей,Не разбирая стези,Опираясь на плечиБедных своих сыновей,Бредет нищая бабаСтороною своей…Старший сын, Игнат —Хмур да вороват…А второй, Илья —Дрянь паршивая…Третий сын, Богдан —Кого хошь продаст…А меньшой, Иван —Добр, да слишком мал…
И певец вдруг застонал! Так, что Олег вздрогнул. Это была словно бы все еще песня, но в то же время просто стон, долгий и болезненный, бесконечное: «А-а-а-а…» умирающего в бреду человека. И только когда стон сделался почти невыносимым — вновь зазвучали слова:
Злой холодный ветер.Полное небо звезд.Под ногами пепел —Ой, да по коже мороз!Кто ты, нищая баба?Кто твои сыновья?Да чего тебе надо?.. —
он оборвал пение и тихо сказал — просто сказал: — Родина я твоя… — и, отчаянно ударив по струнам, запел:
