он оборвал пение и тихо сказал — просто сказал: — Родина я твоя… — и, отчаянно ударив по струнам, запел:
Старший сын, Игнат —Хмур да вороват…А второй, Илья —Дрянь паршивая…Третий сын, Богдан —Кого хошь продаст…А меньшой, Иван —Добр, да слишком мал…[44]
Легшая на плечо Олега ладонь заставила его вздрогнуть и досадливо обернуться.
На него смотрела Бранка.
— Пойдем, — настойчиво сказала она. — Неладно одному… да еще под ту песнь…
— Что ты за мной ходишь? — горько спросил Олег. — Ну что ходишь?
— Пойдем, — попросила Бранка снова.
— Я хочу один быть, — отрезал Олег.
— Один и будешь, — согласилась она. — Одно со мной. Я тихо буду, что мышь. А тебя так не кину. Лицо у тебя неладное. Пойдем.
— Не хочу я к нашим, — ответил Олег, тем не менее подчиняясь ее руке.
— Не надо, — покладисто согласилась девчонка — Еще куда пойдем.
— Искать будут, — противореча сам себе, сопротивлялся Олег.
— Поищут — кинут, — решительно подытожила Бранка.
И Олег внезапно решил, что и в самом деле будет неплохо забиться куда-нибудь в тихое место и просто посидеть. А что эта девчонка будет рядом…
Он не дал себе додумать эту мысль.
…Большой плоский валун нагрелся за день, но Бранка все равно постелила заботливо свой плащ, прежде чем сесть. Строй кряжистых дубов отгораживал словно выросшую из склона каменную площадку на высоте двух человеческих ростов от края ярмарочной долины — притихший шум сюда почти не доносился, а над головой висело загадочное небо. Солнце погасшим костром неподвижно тлело у горизонта между двух гор — скоро оно двинется обратно в вышину…
Ноги мягко гудели, и Олег, увидев, что Бранка снимает ремни со своих «сапог», помедлив, снял и свои тоже. С наслаждением пошевелил пальцами, нагнувшись, молча закинул свои и ее ноги краем плаща. Откинулся назад, опираясь на локти, а Бранка наоборот — подалась вперед, поставила подбородок на колени, обхватив их руками.
— Где твоя звезда, твое солнце? — вдруг спросила она.
Олег вздрогнул от неожиданного вопроса, смешался, но ответил честно:
— Не знаю, Бранк… Тут похожие созвездия, но немного другие. Я же никогда не видел нашего Солнца издалека. У нас на Земле никто не знает, как оно выглядит среди других звезд. Может, его и не видно отсюда — оно же маленькое, совсем рядовая звездочка.
— А как знаешь — оно далеко? — снова тихо спросила Бранка.
— Очень. — Олег посмотрел в небо и почувствовал, как дух захватило при мысли о расстоянии, отрезавшем его от дома.
— Десятками тысяч верст? — зачем-то допытывалась Бранка.
Олег засмеялся:
— Это в верстах мерить — все равно что дорогу до южных городов пшеничным зерном — жизни не хватит. Тут, Бранк, не версты, а световые годы.
— Световые… годы… — повторила она. — Что это?
— Свет в мире — самое быстрое, — пояснил Олег. — Но и ему до моей родины бежать не один год. А то и не один десяток лет.
— Свету?! — в голосе славянки прозвучал жалобный ужас, она повернулась к Олегу. — Свету?!
— Свету, — тихо подтвердил Олег, и у него самого внезапно прошел по коже озноб. — Если светит нам сейчас мое Солнце, то его лучи, что мы видим, уже годы в пути. Может, еще до моего и твоего рождения вышли и только сейчас до Мира добежали…
— Страшно. — Ладонь Бранки коснулась ее губ. — Ой страшно, Вольг.
— Почему? — снисходительно спросил Олег.
— А вот подумай. — Она смотрела расширенными глазами. — Сколь того пространства, — она на миг подняла глаза в небо, — меж живыми. Не измерить. И живым встреча — что двум пушинкам, по морю плывущим: небывалое… Та встреча — не чудо; ей прозванья нет! — Она снова посмотрела в небо и вдруг яростно выдохнула: — Ненавижу!!! Бездну ту, звезды те — ненавижу!!!
— За что?! — изумился Олег, почти испуганный тем, как звучал ее голос.
Бранка медленно опустила голову. Долгим взглядом посмотрела на мальчишку, и в глазах ее жидко дрожало отражение Ока Ночи. Олег не сразу понял, — что это слезы — стоят на самом краю, вот-вот прольются…
— За что? — еле слышно выдохнула она. — За то, что шагнул ты, Вольг, из той-то бездны. Поманила басня. Подумалось — истиной станет для меня. А ты в ту бездну канешь. Навек. Навек. Уведет она тебя от меня, Вольг. Сто медных сапог стопчу — тебя не сыщу. Всю жизнь идти буду — к тебе не дойду. Вот так-то, Вольг. Понял теперь?
Кровь шумела в ушах. И сквозь этот шум Олег услышал свой голос — внезапно онемевшие губы едва шевелились:
— Уходи со мной, Бранк…
— Как уйду? — горько сказала она. — То ведь тоже — навек. А здесь мое все оставлю? Нет, Вольг. Не жить у нас счастью — так пусть хоть погостит… Назло бездне той, назло уходу твоему… любимый мой.
Она сказала эти слова — словно в воду прыгнула, это Олег понял по интонации. И придвинулась как-то сразу, хотя вроде бы и не трогалась с места — волосы, пахнущие ромашкой, припухшие губы, казавшиеся в ночном свете почти черными, высокая, крепкая грудь под рубахой с вышивкой, блеск подвесок на висках… Олег понял вдруг, что ни разу в жизни ни одна девушка не была так близко… не вообще БЛИЗКО, конечно, а ВОТ ТАК близко.
— Вольг, — шепнули губы тепло и щекотно.
И Олег потянулся навстречу — молча и жадно, словно к воде после долгого, мучительного перехода по жаре. Потянулся, уже не думая ни о Гоймире, ни о дружбе, ни даже просто о том, что делает.
Это было мгновенно, как удар молнии и больно, как ожог.
Это длилось вечность и было прекрасно, как радуга.
Олег не знал, куда деть руки. А потом вдруг нашел — куда, и Бранка не имела ничего против, а губы ее оказались податливыми и в то же время — жадными, ищущими, и местом для рук оказалась она ВСЯ, а ее руки тоже нашли себе место… Олег смутно ощутил, что дрожит, как натянутая струна.
— Бран-ка… — выдохнул он, оторвавшись от ее губ. — Я… сейчас… кажется… — не договорив, мальчик пригнул голову, коснулся губами ее сосков, твердых, как свинцовые пули, только горячих…
«Но ведь это — НЕЛЬЗЯ! — ожгла его трезвая мысль. — Она не твоя! Это — ПРЕДАТЕЛЬСТВО!»
Бранка почувствовала это изменение мгновенно.
— Что, Вольг? — тревожно спросила она.
Олег приподнимался над ней на широко расставленных руках, и Бранка, глядя в его встревоженные и обиженные глаза, вдруг ощутила, как в ней начинает подниматься смешанное со злостью понимание. Она коснулась обнаженных плеч мальчика, пытаясь его удержать. Но Олег перевалился в сторону, на спину и замотал головой по камню, цедя сквозь зубы:
— Не хочу… нет, НЕ МОГУ я ТАК, Бранка… он же мой друг, и кто я получаюсь?! Подонок…
Может быть, это были справедливые слова. Но для девушки сейчас не существовало справедливости и несправедливости. Вскочив, она подхватила рубаху, прижала ее к груди и сказала — как плюнула:
— Да чтоб ты в воде сидел — и напиться не мог!
Хотела еще что-то добавить, злое, обидное, чтобы наотмашь, — но задохнулась, залилась слезами и, соскочив с каменной плиты, бросилась, не разбирая дороги, вверх по склону. Коса металась за плечами, била по спине, словно подгоняя ее. Плащ остался лежать рядом с Олегом.
Мальчик неспешно свернул его. Возбуждение медленно отпускало, хотя губы еще казались онемевшими, а тело странно горело, да и в голове позванивал легкий гонг. Олег посмотрел вслед Бранке, печально сказал:
— Гад ты, Гоймир, дружище… — а потом — громче: — Бранка, я тебя люблю! Слышишь, очень! Мамочки, больно-то как!.. — простонал он и откинулся на камень снова, глядя в небо, равнодушно смотревшее вниз тысячей глаз.
Если бы можно было с ней больше не видеться до самого отъезда! Если бы так получилось…
Если бы так получилось — он бы умер. Лучше как угодно мучиться, чем не видеть ее ВООБЩЕ.
Но настанет зима. И что ПОТОМ?
— Ненавижу, — сказал Олег пустоте над ним. И плотно закрыл намокшие глаза.
ИНТЕРЛЮДИЯ
«САГА»
Ты меня на рассвете разбудишь.Проводить необутая выйдешь.Ты меня никогда не забудешь…Ты меня никогда не увидишь…Заслонивши тебя от простуды,Я подумаю: «Боже Всевышний!Я тебя никогда не забуду —И уже никогда не увижу…»Не мигая, слезятся от ветраБезнадежные карие вишни…Возвращаться — плохая примета!Я тебя никогда не увижу.Даже если обратно вернемсяМы на землю, согласно Хафизу —Мы, конечно, с тобой разминемся —Я тебя никогда не увижу.И окажется так минимальнымНаше непониманье с тобоюПеред будущим непониманьемДвух живых с пустотой неживою…И качнутся в бессмысленной высиПара фраз, долетевших отсюда:«Я тебя никогда не увижу…»«Я тебя никогда не забуду…»[45]
* * *
О том, что стоит ночь, говорило только молчание птиц. Олег шагал через лес без цели, никуда не спеша и просто посматривая по сторонам — так ведут себя иногда на последней прогулке те, кто приговорен к смертной казни. Из дальних кустов можжевельника выглянула чешуйчатая мордочка лешего — Олег лениво шуганул его, леший бесшумно канул в заросли, застрекотал, заухал обиженно неподалеку, потом — все дальше и дальше. Мальчишка вздохнул и неожиданно для самого себя отчаянно заорал:
