— Что ты смотришь?
— Один день из жизни бенгальской деревни.
Она подошла и глянула на изображение повозки с волами и возницы: и у животного, и у человека кости торчат, как в неприличном жесте.
— Когда ты был там последний раз?
— Н-н-никогда, — сказал Карим и начал заикаться сильнее обычного, — я там никогда не был.
Назнин отправилась на кухню готовить чай, чувствуя легкую неловкость, словно небрежно поинтересовалась о родственнике, не зная, что тот умер.
Вернувшись, Назнин увидела, что картинка исчезла, и появился английский текст.
— Что это? — спросила она и удивилась требовательным ноткам в своем голосе.
— Это хадис на сегодняшний день, на исламском сайте.
— Продолжай, о чем там?
И он прочел по-английски:
— Абу Хурайра (да будет доволен им Аллах!) от пророка (да благословит его Аллах и приветствует!) рассказал: «Сыну Адама непременно записывается его доля прелюбодеяния: прелюбодеяние глаз — взор, прелюбодеяние ушей — выслушивание сладострастных речей, прелюбодеяние языка — распутные речи, прелюбодеяние руки — жестокое избиение других, прелюбодеяние ноги — ходьба к месту совершения греха. Сердце же желает и хочет этих порочных дел, а половые органы либо совершают прелюбодеяние на самом деле, либо нет.
После первых слов Назнин не слышала ничего, кроме пульса в ушах. Смотрела на Карима, как мышь смотрит на кошку, он повернется, и она все ему скажет.
— Здесь полно всяких интересных вещичек.
Карим не повернулся. Голос не изменился. Каким ей будет наказание? Надо ли поверить, что Карим случайно наткнулся на этот хадис?
— Исламское образование открыто для всех.
Карим поводил мышкой и продолжал смотреть на экран. Если он случайно его открыл, что тогда?
— Как кушать по-исламски, как спать по-исламски.
Карим наконец обернулся, и Назнин увидела, что ничего не изменилось.
— Что тебе сначала почитать?
— Тебе пора уходить. — И она отнесла чай обратно на кухню и вылила его в раковину.
По всему району Догвуд появились объявления, раскрашенные красным и зеленым фломастерами, они были похожи на поздно распустившиеся цветы на фонарных столбах и мусорных баках. Один Шахана принесла домой.
— Можно нам пойти?
Ее вопрос прозвучал, как ультиматум.
— Туда все пойдут, — добавила она тоном человека, уставшего объяснять очевидное.
Шану взял объявление:
— Что это за чушь?
Шахана дунула в челку:
— Туда все пойдут.
— «Бенгальские тигры», — сказал Шану, пережевывая это название.
— И «Бенгальские тигрята».
— Я, кажется, припоминаю это название.
И он наклонил голову сначала в одну, потом в другую сторону, пытаясь таким образом выудить застрявшее где-то воспоминание.
— Они организуют фестиваль. Все, кто хочет помочь, приглашаются в понедельник.
Шану вспомнил:
— Эти идиоты кидали мне листовки под дверь.
Он прокашлялся и сложил руки на животе.
— В этом обществе…
— Мы пойдем туда или нет?
— Биби, — крикнул Шану, — иди и скажи нашей мемсахиб, что она в кровавое месиво у меня превратится. Руки-ноги не отыщутся.
— Так нечестно, — закричала Шахана.
Биби, которая стояла возле входа, выскользнула из комнаты.
— Ничего от тебя не останется, — визжал Шану, — только косточек осколки.
Назнин встала между мужем и дочерью.
— Она пойдет, — сказала Назнин, но оба так орали, что не слышали слов матери. — Я сказала, она пойдет, — завопила Назнин.
Оба, оторопев, замолчали, словно она им обоим вырвала языки.
— Шахана, побольше уважения к отцу.
— Да, мама.
— А ты, — повернулась Назнин к Шану, — думай, что говоришь маленькой девочке.
Шану молча открывал рот.
— Ты права, — получилось у него через несколько секунд.
Отец с дочерью смотрели друг на друга, словно заговорщики. Их заговор вдруг обернулся забавой. Они улыбнулись и еле сдерживались, чтобы не расхохотаться. И не смотрели на Назнин. Шану подмигнул дочери и сказал:
— Мы забыли, что она еще не совсем здорова.
— Мам, — сказала Шахана, все еще не поднимая глаз, — может, ты сядешь?
— Может, я сяду, — ответила Назнин, — а тебе не пора за книжки?
У Шану затряслись щеки, он исподтишка делал знаки Шахане:
— Надо сматываться от этой сумасшедшей, пока еще есть время.
Прошло несколько дней. Назнин осторожно спустилась с натянутого каната под куполом и сделала первые шаги по земле. На удивление земля оказалась довольно прочной. На цыпочках теперь ходили Шану и девочки.
— Помните, о чем мы договаривались? — повторял Шану девочкам, и те чуть заметно кивали, чтобы не заметила Назнин.
— Мы должны пойти на собрание всей семьей, — сказал Шану, — будет весело.
Назнин ответила, что пойдет, если он так хочет, и он погладил ее по щеке и сказал:
— Ну, хорошо. Так-то лучше, правда?
И засуетился вокруг нее, пока Назнин не выдавила улыбку, лишь бы он ушел.
За день до назначенной даты Шану сидел по-турецки в лунги и жилете на полу и читал газету.
— Шахана! Биби! Идите сюда.
Пришли девочки, каждая пыталась спрятаться за другую.
— Как вы думаете, какая нация самая счастливая в мире? — И от улыбки у него раздулись щеки.
Шахана передернула плечами, а Биби сунула палец в рот.
— Ну, у кого есть предложения? — От удовольствия Шану раскачивался взад-вперед, от чего живот у него шлепался о бедра. — Ну же, кто догадается?
— Самая счастливая? — спросила Биби, с трудом понимая значение слова.
— Бангладешцы, — монотонно ответила Шахана.
— Правильно. Здесь пишут, что в опросе «Какая нация самая счастливая?» первое место занимает Бангладеш. Индия на пятом месте, США на сорок шестом.
— О господи, — сказала Шахана.
Но Шану не обратил внимания.
— «Исследования, проведенные профессорами Лондонской школы экономики на предмет количества затрачиваемой энергии каждым человеком и получаемого качества жизни, показали, что самые счастливые люди в мире живут в Бангладеш». Кстати, Лондонская школа экономики очень респектабельное заведение, на уровне университета Дакки или Открытого университета.
И Шану передал Шахане газету, чтобы она сама посмотрела.
— Что мы теряем, если вернемся на родину? Бургеры, чипсы и, — он кивнул на ноги Шаханы, — узкие джинсы. А что получим? Счастье.
— Господи, — повторила Шахана.
Биби стояла на одной ноге и пыталась сосредоточиться, но получались у нее только гримаски.
— А как ты думаешь, какой класс присвоен этой стране? Глянь-ка. Тридцать второй. Видишь, какая разница.
Шану начал напевать песню из старого фильма и изучать мозоли на левой ноге. Девочки выскользнули из комнаты, бросив газету на пол.
— Здесь надо срезать, — сказал Шану через несколько минут.
Наклонился в поисках мозолей, насколько позволил живот.
— Не верю, — сказала Назнин.
Она сидела за машинкой, не работала, не убирала, просто сидела.
— Что ж, тогда я сам.
— Нет. Я не верю в это исследование. Какие профессора его проводили?
Брови у Шану взлетели вверх, глазки остались одни, маленькие, уязвимые, незащищенные, как две улитки без раковин. Шану потянулся к газете:
— На, посмотри. Я ничего не придумал.
— Написать можно все, но я в это не верю.
— Почему?
Удивительно, как лицо может вместить столько изумления.
Назнин не знала, что ответить. Зачем затеяла этот разговор. Не знала, верит ли исследованию или нет.
— Моя сестра несчастлива.
— Нет. Хасина очень счастливая.
— Нет, она несчастна. И не была счастлива…
И Назнин рассказала, что скрывала все эти годы, сначала запиналась, как будто говорит неправду, но потом слова хлынули потоком. Шану сидел неподвижно, как никогда, со спокойным лицом. Назнин рассказывала о своей сестре, ничего не скрывая, начиная с мистера Чоудхари, хозяина, которого Шану окрестил уважаемым человеком. Слово «изнасилование» Назнин заменила на деревенское выражение «у Хасины украли накпул», или «кольцо в носу», о том, как сестра начала торговать телом, Назнин не упомянула, сказала только, что «сестре надо было зарабатывать на жизнь», и увидела, что Шану понял намек.
Закончив, Назнин сложила руки на коленях и сидела очень ровно, протестуя своей аккуратной позой против мирового хаоса и беспорядка. Шану склонил голову и обвел взглядом комнату.
— Я что-нибудь придумаю, — сказал он, — надо что-то делать.
На следующий день после собрания «Бенгальских тигров» Назнин отправилась на другой конец района к Хануфе.
Хануфа надавала ей упаковок из-под маргарина и мороженого.
