– Неужели вы решили, что я имею в виду этих полупьяных голодранцев? – побагровел Корецкий. – Я, майор, советник посла…
– Только не хватайся за саблю, – перехватил его руку Гуран.
И мушкетер поневоле вздрогнул, представив себе, как через несколько мгновений на мостовую шлепнется еще и тело польского офицера.
– Ах, эти изысканные по своему ритуалу казачьи дуэли, – задержал он Гурана за предплечье. – В Париже вы бы прослыли первым дуэлянтом, господин сотник. Клянусь пером на шляпе гасконца.
33
– Решено, господин Хмельницкий, – устало вздохнул первый министр Франции кардинал Мазарини. – С вашего позволения, мы занесем в договор пункт о том, что командование армии его величества нанимает на службу тысячу восемьсот пеших и восемьсот конных казаков.
Мазарини вопросительно посмотрел на Конде. Но молодой полководец почему-то не сводил взгляда с Гяура. Очевидно, принцу, как и ему, Мазарини, пока что не совсем понятна была роль этого полковника в делегации, на переговорах, да и там, у него на родине. Кроме того, завораживали его невозмутимое молчание и атлетическая, невероятной мощи фигура. Все время переговоров князь горделиво, с королевским величием, восседал за столом – мужественный и молчаливый, словно смирившийся с отведенной ему судьбой атлант.
– Можете не сомневаться, что две тысячи шестьсот казаков будут в распоряжении главнокомандующего войсками Франции, – с готовностью ответил Хмельницкий.
– Истинно так, – важно подтвердил Сирко.
– Но сколько времени понадобится вам, чтобы набрать такое количество желающих в своих краях?
– Через месяц после нашего возвращения в Украину все пешие и конные воины будут готовы для отправки из Гданьска в порт…
Мазарини опять выжидающе посмотрел на принца.
– Кале, – спохватился командующий, все еще искоса, ревниво посматривая на князя Одар-Гяура, почти своего ровесника. – Они нужны нам в порту Кале. Прямо оттуда мы двинемся на Дюнкерк, предоставив казакам два-три дня отдыха, естественно.
Мазарини одобрительно кивнул: Кале – так Кале.
– И еще одно условие, господа, – продолжил главнокомандующий. – Мы ценим доблесть польских воинов, особенно гусар личной гвардии коронного гетмана. Однако нам бы хотелось, чтобы в составе наемных войск были исключительно украинские казаки.
– Это непременное условие, ваша светлость?
– Непременное.
– Оно полностью совпадает с нашим желанием, – победно улыбнулся Хмельницкий, и, пока переводчик переводил эти слова французам, с наслаждением прислушивался, как недовольно ерзал и что-то бормотал сидевший чуть позади казачьих послов советник Корецкий. Эта оговорка явно оскорбляла его шляхетские чувства.
Однако принца Конде они интересовали еще меньше, чем украинских полковников.
– Не будете ли так добры сообщить, кто предоставит нам корабли: Франция или Польша? – взял инициативу в свои руки Хмельницкий.
Теперь уже принц де Конде с ленцой на пухловатом лице взглянул на Мазарини, давая полковнику понять, что решение этого вопроса всецело вверяет первому министру. В свою очередь Мазарини обменялся взглядами с Корецким: нет ли у него соответствующих указаний от польского канцлера.
– Я сегодня же посоветуюсь с послом, – поднялся со своего места Корецкий. – А до этого нам нужно прервать переговоры.
– Вы тоже так считаете? – обратился Мазарини к Хмельницкому.
С какой стати прерывать их? – пожал тот плечами. – Зачем терять время?
– Но что мы можем решить сейчас? Если речь идет о польских кораблях, нужно советоваться с канцлером Польши и с коронным гетманом.
Корабли должны быть французскими, – твердо заявил Хмельницкий, уловив замешательство кардинала. – Только тогда будет уверенность, что мы отплывем вовремя. Польское правительство – уверен – станет затягивать предоставление нам кораблей… Само собой разумеется, из-за трудностей, которые переживает сейчас Польша, – уточнил Хмельницкий, дабы соблюсти этику дипломатических переговоров.
– Вы правы, господин полковник, – согласился с ним принц де Конде. – В конце концов, мы больше заинтересованы в прибытии ваших воинов, нежели польский канцлер Оссолинский – в их отправке.
– Правительство Франции выделит необходимое количество кораблей, – добавил Мазарини. – Наш посол в Варшаве граф де Брежи сообщит вам, когда они прибудут. Но просим учесть: все казаки должны быть со своим вооружением и с таким запасом пороха, какой вы обычно имеете, собираясь в поход. Конные, кроме того, погружаются на корабли со своими лошадьми.
– Справедливо, – согласился Хмельницкий. – Если Франция обеспечит нас кораблями, то я не вижу больше никаких преград, которые помешали бы казакам отправиться в Кале, Фландрию или куда укажет Его Величество король Людовик XIV.
– Но мы еще не договорились о жалованье! – вполголоса напомнил ему Сирко, явно занервничав от того, что не услышал из уст переводчика ни слова о деньгах.
Сирко чувствовал себя наиболее неуютно на этих переговорах. Князь Гяур великолепно владел французским. Хмельницкий, хотя и не мог свободно общаться с французами, однако хорошо понимал их, поскольку отлично знал латынь. Только он вынужден был ловить каждое слово, молвленное по-польски переводчиком – молодым офицером, чье детство, как оказалось, прошло недалеко от Варшавы, где его отец проектировал и строил мосты.
– Не торопись, полковник, это ведь переговоры, а не сватанье, – так же, вполголоса, остудил его пыл Хмельницкий.
– А мне почему-то сдается, что нас уже засватали. Как бедную вдову – в разгар косовицы.
Мазарини и де Конде так и не поняли, о чем говорят между собой казачьи полковники. Переводчик не расслышал их слов, а Гяур, вместо того, чтобы дословно перевести смысл диалога, объяснил ситуацию довольно просто:
– Господина Хмельницкого интересует размер жалованья офицерам и рядовым казакам. А также срок пребывания казачьих полков во Франции и условия их содержания между походами. Когда он вернется в Украину, казаки потребуют от него ясности во всех этих вопросах.
– О, да-да, конечно. Это естественно, – согласился Мазарини. – Передайте полковнику, что мы нанимаем его казаков на два года. Пока на два, – уточнил он, подняв вверх указательный палец. – При этом жалованье будет… довольно высоким, – кардинал прокашлялся и заглянул в лежащую перед ним бумагу, в которой были наброски договора. – По десять талеров каждому казаку и по сто талеров полковникам. – Уверен, что такие условия удовлетворят всех.
* * *
Выслушав переводчика, Хмельницкий несколько мгновений нарочито внимательно смотрел на него, потом, обращаясь к Гяуру, извиняющимся тоном попросил:
– Переведи-ка ты, полковник. Переводчик, очевидно, не совсем точно перевел суммы жалованья. Он сказал: по десять талеров на казака и по сто – на полковника. Что, действительно так?
– Прошу прощения, перевод был правильным, – поджал губы Мазарини, узнав от своего переводчика, что именно смутило полковника.
Такой выпад Хмельницкого показался ему даже оскорбительным.
– Мне не хотелось бы осложнять наши переговоры базарными торгами, ваше высокопреосвященство, – жестко улыбнулся Хмельницкий. – Но позволю себе заметить, что мы сразу же сошлись бы в цене, если бы вы предложили по пятнадцать талеров каждому казаку и по сто сорок – каждому полковнику и сотнику.
– И сотникам?! – воскликнул Мазарини.
– Истинно так, – даже приподнялся со своего кресла Сирко, – истинно. Во время переговоров он вообще предпочитал изъясняться с помощью одной этой фразы.
– То есть речь идет о жалованье младшим офицерам: капитанам и лейтенантам, – по-своему уточнил де Конде. – Мы действительно забыли о них. Но когда речь идет о младших офицерах, о названных вами суммах не может быть и речи.
– Сотники тоже не должны чувствовать себя обиженными его величеством королем Франции, – возразил Хмельницкий. – Они хотят знать, что их жизнь и раны ценятся надлежащим образом.
– Побоялись бы вы Бога, – по-французски возмутился Корецкий. – За эту голытьбу, сотников, платить по сто сорок талеров!
– За опытнейших наших воинов, лучших воинов Европы, – не оборачиваясь, уточнил Хмельницкий по-латыни, вполне понятной Мазарини. – И прошу вас не вмешиваться в наши переговоры, майор. Иначе мы вынуждены будем прервать их и продолжить уже без вас.
– Я понимаю, полковник, понимаю… Но сейчас французская казна просто-напросто не в состоянии так высоко оценивать храбрость ваших солдат и офицеров, – опустил глаза Мазарини, значительным усилием воли сдерживая свое раздражение.
– Тем более что никто из французских генералов ни разу не видел их в бою, – добавил главнокомандующий.
– Лично вы как еще, простите, довольно молодой полководец, конечно, вряд ли могли видеть их на поле боя. Но разве во Франции не осталось ни одного из тех генералов, которые испытали на себе натиск казачьих полков под Ивром, Ландау, под стенами крепостей Корби, Руа, Модилие, когда казаки воевали под знаменами австрийского императора? Неужели все они уже вложили свои шпаги в ножны?
