Фокадан молча развёл руками.
* * *
— Бог нас покарал, — снова завела своё Дагмара Датская[4], с отчётливым оттенком истерии в красивых глазах. После гибели мужа рассудок её слегка помутился, а когда от пневмонии умер Ники[5], религиозность датской принцессы стала откровенно нездоровой.
Младшие Александр и Георгий воспитывались ныне почти без материнского участия, оставшись на нянек. Мать если и подходила к ним, то только для того, чтобы порыдать вместе над погибшим мужем и отцом, да помолиться. Дети в итоге стали бояться мать, встречая её приближение дружным плачем.
Некогда красивая и рассудительная женщина стала истеричной тенью самой себя, рассуждая о конце Дома и собственной печальной участи. Грустное зрелище…
Прочие Романовы, собранные в Царском Селе и фактически находящиеся под домашним арестом, чудили по своему. Организовав несколько неудачных заговоров по своему освобождению и убедившись в неподкупности стражи, мужчины начали пить. Благо, алкоголем снабжали из невозбранно.
Мария Александровна[6] с непонятным удовлетворением вещала на тему Французской Революции, фантазируя на тему собственной казни и судьбы прочих членов Дома Романовых.
Столь нездоровая атмосфера подогревалась искусственно. Умелый вброс какой-либо информации, злорадная ухмылка на лице стражника, поданное холодным блюдо… Мелочи, но мелочи важные и понятные каждому представителю Света.
Романовым давали понять, что не испытывают к ним уважения, что не пустят назад на трон ни при каких обстоятельствах. И время от времени, подведя очередного представителя Дома до нервного срыва, демонстрировали непосвящённой общественности.
Игра нехитрая, но очень эффективная, ныне вся Россия свято уверена, что Романовы все до единого изрядно скорбны на голову. Отсюда следовал и в общем-то логичный вывод, что потому-то царедворцы и забрали такую власть. Всё-то они знали и шантажируя потихонечку душевным нездоровьем, отнимали власть шаг за шагом, выбивая себе всё новые привилегии и возможности для обогащения.
Людям разумным предлагалась версия не столь лубочная, но ничуть не противоречащая. Собственно, версий несколько, и все они исключали возвращение Романовых во власть.
С кликой придворных сложней, но в большинстве своём они замарались участием в Революционном Движении самого начала. Для большинства придворных это всего лишь очередной заговор из многих, уважающиеся себя царедворцы не могли пройти мимо. Пусть даже формально.
Другие, не участвуя в заговорах, привычно отстранились от решения проблем, надеясь отсидеться по давней привычке[7]. Одни решили отсидеться в поместьях, другие при царской семье. Суть одна — придворные не хотели отвечать, надеясь в очередной раз получить преференции, пользуясь связями при дворе и козыряя древностью рода.
Не в этот раз. Валуев и прочие члены хунты оказались готовы и как только царедворцы привычно самоустранились от работы, их быстро устранили от власти. Несколько десятков царедворцев коротали ныне время с Романовыми, мало чем отличаясь от представителей Дома унылым настроем и склонностью к алкоголизму.
Пьянство и короткие интрижки едва ли не виду у всего общества, сменялись короткими периодами покаяниями и истеричного благочестия.
— Бог, он всё видит! — Экзальтированно выкрикнула Дагмара, высунувшись зачем-то в окно и потрясая томиком Евангелия.
Почти тут же прогремел взрыв и несостоявшаяся императрица исчезла в огненном смерче. В смерче исчезли и остальные члены Дома Романовых, которых (совершенно случайно!) собрали в этот день в правом флигеле Александровского дворца.
Полковник Истомин, сняв фуражку, перекрестился, не обращая внимания на хлопья пепла, падающие на плечи и лысую, моментально взмокшую голову. Вину свою он осознавал, но пошёл на такое деяние вполне осознанно, пусть и по приказу. Боевой офицер ни за что не стал бы раскачивать судно, но если оное попало в шторм, а капитан выказывает некомпетентность, то если следует сменить, пусть даже и силой оружия.
Мятеж, предательство… как угодно называйте. Пока капитан выполняет свою работу, он Первый после Бога. Пока… В голове у Истомина билась единственная мысль:
— Тройной… три взрыва, почти слившиеся в один… кто ещё!?
[1] Сплошная линия фронта, делающая невозможной не только маневренную войну, но и наступательные действия вообще.
[2] Здесь — разведчиков из пехотных и кавалерийских частей, не относящихся к казачьим формированиям.
[3] Желающие могут поинтересоваться историей Балкан в период ПМВ, ВМВ и периодом развала Югославии — никаким славянским единством там не пахло.
[4] Она же Мария Фёдоровна после принятия православия, супруга Александра Третьего, в этой истории так и не ставшего монархом.
[5] Николай Второй в Реальной Истории.
[6] Супруга Александра Второго.
[7] Во время Гражданской представители придворной аристократии не проявили себя никак. Незначительное количество (фактически на пальцах рук) оных некоторое время изображало деятельность в тыловых и штабных организациях Белой Армии, и на этом всё. Большинство почти тут же удрало в Европу, где принялось заседать во всевозможных комитетах и доить европейские правительства. В дальнейшем придворная аристократия почти в полном составе сотрудничала со ВСЕМИ врагами Советской России, вплоть до Гитлера. Кто не смог (или побрезговал) службой против России, и потерял при этом состояние, поднялись не дальше таксистов, водопроводчиков и проституток.
Глава 36
Представленная техника и вооружение настолько впечатлили хунту, что Фокадан получил самые широкие полномочия, но неформально. Числился попаданец ныне частным предпринимателем, всего-то сотрудничавшим с армией. Официальным главой Технического Комитета стал генерал Беляев, грамотный инженер, перескочивший после начала Революции через звание. Неофициально же Беляеву велели прислушиваться с Фокадану и верить ему, как самому себе.
— Сам понимать должен, брат, — чуточку фамильярно повествовал подвыпивший Черняев на банкете по завершению испытаний, — к иноземцам на Руси ныне подозрительно относятся.
— Сам-то! — Засмеялся такой же нетрезвый попаданец, — мать у тебя кто?
— Француженка, — согласно кивнул фельдмаршал под смешки Бакланова, — вот потому я должен быть выше подозрений — стать более русским, чем самые что ни на есть русские.
— Эк завернул, — хмыкнул Яков Петрович, — но прав, чего уж там. Черед годик-другой эта ерундистика с национализмом должна поутихнуть малость, а пока ничего поделать не можем. Одни только еврейские погромы чего стоят.
— Не скажи, Яков Петрович, — поднял палец генерал Агранов, взлетевший в высокие чины уже после Революции (за столом таких добрая половина), — с евреями не всё так однозначно! Гоняют кого? Спекулянтов да ворьё! Ремесленников я защищаю и защищать приказывал. Беда в том, что у них сапожник, к примеру, может ещё и какими-то гешефтами незаконными заниматься. Вроде чистый сапожник, ан глянешь — ещё и скупкой краденого промышляет, иль водку гонит на продажу. Скажешь, не так, Иван Ильич?
— Так, — угрюмо отозвался полковник-кантонист[1] из крещёных евреев, — всё так. Как вспомню наше местечко, так вздрогну. Отец у меня на этом погорел — честный портной, да пришли уважаемые люди и попросили сделать что-то для других уважаемых людей. Мимо ребе и верхушки жить там не получится, вот и сделал раз, да другой. А на третий пришли полицейские и отца взяли.
— Уважаемые люди откупились, — понимающе кивнул Фокадан, — а тебя в кантонисты?
— Так, — криво усмехнулся полковник, — как вспомню… не знаешь, где хуже — в местечке или в школе кантонистов. Бить-то в местечке не били, у нас вообще детей бить не принято, но знаешь… безнадёга. Тухло. Нищета невероятная и вылезти из неё можно только за счёт нарушения законов. Честно же… придут уважаемые люди и… как с отцом будет.
— А сейчас как с родными? — Поинтересовался Алекс.
