Враги нашей жизни, враги миллионов, Ползли к нам троцкистские банды шпионов, Бухаринцы – хитрые змеи болот, Националистов озлобленный сброд. Хотели упиться народною кровью, Хотели услышать рыдания вдовьи, Мечтали ночами: заводы – на снос! Посевы – к огню! Поезда – под откос!
– Подсудимых признать виновными и назначить им срок лишения свободы от пяти до десяти лет лишения свободы с поражением в правах. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Любимая Родина нам дорога — Мы будем рубиться на землях врага. Рубиться – и в зной, и в дожди, и в снега, До полного уничтоженья врага. Чтоб Сталин, рукою потрогав усы, Узнав о победе, промолвил: «Жаксы».
Айдар Заманбеков, вместе с другими троцкистами и пособниками международного империализма, будет помещен в Карлаг, откуда через два года придет сообщение о его смерти; официальная версия – самоубийство.
В те годы многие из первых коммунистов были арестованы, другие просто исчезали. Им на смену приходили новые, часто приезжие – суровые молодые люди с поэтическими именами Мэлс, Вилен, Ким. Они объясняли на комсомольских собраниях, что родовые муки, в которых появляется на свет советское государство, неизбежно связаны с болью и страданием. И задача молодых коммунистов – очиститься от пережитков прошлого, строить новый мир без оглядки на предрассудки. К предрассудкам относились семейные и прочие узы, религиозные и моральные ограничения, капиталистические пережитки в сознании. Особую нелюбовь у политинформаторов снискало мещанство. Под мещанством понимались жажда наживы, скупость, мелочность и стяжательство. Но вскоре границы этого понятия расширились, и мещанином стал считаться любой, кто недостаточно энергично критиковал капиталистический строй, не до конца искоренил буржуазный образ мыслей.
– В прошлом мы оставили ужасы царизма. В будущем нас ожидает торжество равенства и демократии! Но если кто-то помешает нам в осуществлении этой цели, он будет уничтожен на месте! – поясняли молодые коммунисты.
Впрочем, лозунги эти мало интересовали Лилию. Она чувствовала, как в городе воцарился страх; как он витает в воздухе, проникает в глотку; как душит слова и мысли; как сковывает члены, сжимает сердце… И ей не к кому было обратиться за помощью.
Старшие дети Ханы и Ханоха давно уже выросли. Моисей, с детства слышавший рассказы родителей о европейском городе Вильно, о его мощеных дорогах, великолепных костелах, сверкающих ресторанах и элегантных дамах в изысканных нарядах, изъявил страстное желание его посетить. Его тяготил восточный базар, шумный, грязный, потный. Ему хотелось быть настоящим европейцем. К неудовольствию родителей и зависти младших братьев, однажды он собрал вещи и сообщил, что решил вернуться. Отговаривать его не было никакого смысла: Ханох знал это по себе. Поэтому, поплакав немного, родители отпустили своего первенца в обратный путь. Через несколько месяцев Моисей прислал письмо, в котором, захлебываясь от восторга, рассказал, что женился на своей кузине Эсфирь, дочери Ханиной старшей сестры Леи, что он вполне счастлив, посылает родителям, братьям и сестрам пламенный привет и возвращаться не планирует. Ханох и Хана снова поплакали, но делать было нечего.
Ицхак тоже женился, но остался рядом с родителями. Он стал часовым мастером и теперь с удовольствием копался в сложных механизмах с помощью своих бесчисленных отверток, пинцетов и ключей.
Двойра вышла замуж за Зиновия Кляйна, инвалида империалистической войны, старше ее на десять лет. Вскоре они переехали в соседний город, километрах в тридцати от Верного. Кляйн был потомственным столяром, поэтому вскоре после женитьбы устроил в подвале своего дома мебельную мастерскую, чем и обеспечивал семью.
Нехама сочеталась браком с портным Казимиром, а Мирьям – с мелким чиновником, чья фамилия была Крамер, но за хромоту его насмешливо прозвали Кромер-фис[55].
С родителями остались только четверо: Арон, который теперь вел дела отца, Лилия, которая помогала матери по хозяйству, и двое младших, Меир и Авраам.
А в Советском Союзе началось наступление на чуждый элемент, мешающий строительству социализма, – на кулаков, купцов, торговцев, служителей культов.
Глава двадцать вторая
Прошло еще несколько недель без всяких новостей. Рома приезжал к нам регулярно, два или три раза в неделю. Тетя Лиля не вставала с постели, поэтому мы вместе сидели рядом с ней. Чаще всего молчали, иногда перекидывались несколькими словами. Изредка мы выходили прогуляться, но наедине больше не оставались: мне казалось неприличным заниматься сексом, когда за стенкой лежит умирающий человек. Поэтому отношения наши сохраняли практически девственную целомудренность.
Как-то раз вечером, помыв посуду и прибравшись на кухне, я бесцельно слонялась по квартире, потом уселась на выцветший розовый диван. Внимание мое привлек деревянный комод, в котором стояли старинные альбомы с фотографиями. Я давно уже приглядывалась к
