Внуки их резвились тут же, гоняли по саду. Дети уже давно выросли, но они помнили, как когда-то весело соревновались в беге с соседскими псами.
Крыстына, как и тридцать с лишним лет назад, высунулась из окна и смотрела, как новые соседи обустраиваются в доме. Ее тяжелые груди лежали на оконной раме, седые волосы выбивались из-под платка и разлетались на ветру.
Глава двадцать четвертая
Как я ни ломала голову, мне ничего не удавалось выяснить ни про своего отца, ни про мальчика с фотографии. Тетя Лиля молчала, а может, и не помнила. Рома тоже, по-видимому, ничего не знал. К кому идти? Не к маме же! Она уже сказала, что кроме стопки пошлых писем и нескольких карточек у нее ничего не осталось.
Тетя Лиля чувствовала себя все хуже. Она подолгу лежала неподвижно, тихо и медленно дыша. Иногда открывала рот, как будто хотела сказать что-то, но у нее ничего не выходило. И это было страшно.
Так проходили часы. Я сидела в изголовье ее кровати, слушала ее дыхание, ожидая, пока она придет в себя. Иногда подносила стакан воды. Изредка я уходила отдохнуть в свою комнату, оставляя ее одну ненадолго, но душа была неспокойна. Меня тянуло к этой старой женщине, судьба которой была такой романтичной и трагичной одновременно.
И однажды долгие часы ожидания были вознаграждены. Она открыла глаза и посмотрела на меня.
– Ты?! – Она явно была удивлена.
– Да, тетя Лиля. Я здесь.
– Дай мне попить, – велела она.
Я принесла стакан воды.
– Нет, – скорчила она недовольную физиономию. – Завари мне хорошего чаю. Только не пыширц, а нормальный, крепкий чай.
Естественно, врачи запретили ей пить чай. При состоянии ее почек, сердца и всего остального… Но я послушно потащилась на кухню, чтобы заварить крепкого чаю, рассуждая так: если это может скрасить последние дни ее жизни, то разве я имею право отказывать ей?
Я заварила чай именно так, как она меня учила: обдала чайник крутым кипятком, засыпала две ложки чая, залила горячей водой и дала настояться. Потом достала красивую фарфоровую чашку, на донышко налила черной заварки, долила горячей воды, поставила чашку на поднос и понесла старухе.
Она не пошевелилась, когда я вошла, лишь с трудом открыла глаза и взглянула на меня мутным взглядом. После долгого молчания она наконец разлепила слипшиеся губы и хриплым голосом сказала:
– Подними меня.
Я приподняла ее, используя преимущества суперсовременной кровати, соорудила гору из подушек, так что она полулежала в постели, и аккуратно поднесла ей чашку. Она взяла ее своими длинными угловатыми пальцами, вдохнула аромат горячего чая и улыбнулась.
– Молодец! – чуть слышно сказала она.
Она выпила глоток, два. Щеки ее порозовели, губы тоже стали похожими на живые.
– Хорошо! – снова улыбнулась она и почмокала губами. – Хорошо-то как.
Пока она с удовольствием пила чай, я сидела рядом и вглядывалась в ее лицо. Уставшее, больное, испещренное морщинами, изможденное страданием, оно все еще было прекрасным.
– А который час? – вдруг спросила она. – Что-то темно здесь.
– Семь часов вечера.
– И ты еще не ушла?
– Нет, тетя Лиля. Я не ушла. Я теперь живу здесь.
– Почему?
– Мне некуда идти.
– Я считаю, тебе давно пора отделяться и жить самостоятельно, – сказала она нравоучительно.
– Может, я тоже так считаю. Но у меня нет денег.
– Какая ерунда! Деньги – они всегда появляются в самый неожиданный момент. Когда кажется, что падать дальше некуда.
– Может, кто-то и выигрывает в лотерею. Но со мной это точно не произойдет.
– Как знать, как знать… – Тетя Лиля снова хлебнула из чашки. – Хорошо. Все-таки есть от тебя кое-какой толк! – Она улыбнулась мне слабой, угасающей улыбкой. – Знаешь, были времена, когда люди думали, что все в руках Божьих. Потом пришли времена, когда люди стали думать, что все в руках людских. А я тебе так скажу: ни то, ни другое не верно. Наша жизнь – она где-то посередине.
– И что же нам делать?
– Жить. Несмотря ни на что. Вопреки всему. Просто проживать свою жизнь.
* * *
…Вскоре после свадьбы Лилия забеременела и всю беременность испытывала сложные чувства к плоду, который носила. Никакой тяги к материнству она не испытывала, более того, боялась его и стыдилась своего растущего живота.
И все же это были те недолгие месяцы счастья, которые удалось ей испытать в браке. Муж называл ее ягодэ, ягодка, и только с ней бывал ласков и нежен. Лев Тимофеевич был счастлив. Наконец он добился всего, о чем мечтал: у него большая должность, служебная квартира, шофер, красавица жена, скоро будет ребенок… В его жизни все сложилось прекрасным образом. Так, как он и мечтать не смел. Но он не верил ей. Годы службы приучили его не доверять никому.
Отношения с Лилией, хоть и не отличались особой теплотой, были вполне ровными. Она принимала его без сердечной нежности, но с покорностью. Возвращаясь с работы после тяжелого трудового дня, он, как и мечтал, с наслаждением усаживался в кресло, выпивал стопку водки, закусывал домашним борщом или пловом. Лилия всегда подносила еду сама, не позволяя этого делать прислуге. Кухня – это ее территория, решила она. И Льва Тимофеевича вполне
