— Ну, ну.
— Так вот ему, чтобы чуть–чуть позлить, намекала, что нет в нем артистической жилки. Я видела, что он все больше помалкивает, когда рядом какой–нибудь умник из моих.
— Признак ума — не ляпать лишнего.
— Это женская добродетель — молчание. Так вот, я не уколоть его хотела, хватит с меня артистичных и на работе, мне был нужен характер, нет сейчас русского мужского характера.
— Да, уж. — Агапеева долго искала, куда девать окурок, прикончила каблуком.
— Целую неделю его не было…
— Я же тебе говорила — сына хотели сажать.
— Я думала что–то случилось, начинает отползать товарищ генерал в семейную бухту.
Агапеева закурила.
— А позавчера утром сажает он меня в свою «волгу» и куда–то в Подмосковье.
— Я слушаю, слушаю.
— Ехали часа три, а то и меньше. Даже с пикником. Приезжаем — непонятно. Военная часть, не военная часть. В глухом лесу колючая проволока, бараки, все солдатики по пояс голые на спортгородке. Обедаем. Потом стрельбище. Солдатики тарахтят, доски кулаками ломают, на стену лезут в дыму.
— Понятно.
— Но, самое интересное, под конец.
— Секс в спальном мешке?
Лариса с интересом поглядела на подругу, что это ты?! Та, извиняясь, помахала новой папиросой — не бери в голову. Лариса кивнула, ну, ладно.
— Выходим на берег речки.
— Что за речка?
— Погоди. Мы стоим на этом берегу, а на том начинается какая–то возня. Человек выбегает на песок, скидывает сапоги, гимнастерку, и бултых в воду. За ним выскакивают из ельничка пятеро–шестеро с карабинами и начинают палить ему в спину.
Агапеева даже остановилась.
— Ну, ну.
— Вот тебе и ну, ну. Мужик этот плывет, выстрелы гремят. Я не знаю, что и думать.
— И чем кончилось?
Лариса самодовольно улыбнулась.
— Выплыл. Усатый такой. Смеется. Смотрю, генерал мой, тоже хохочет. Сзади прибежали двое и втыкают в берег железную вывеску на шесте, ну, знаешь, такие перед населенными пунктами на дороге ставят.
Агапеева кивнула.
Лариса многозначительно затянулась, поиграла дымком, помигнула подруге.
— А на вывеске, на табличке этой написано «р. Урал».
— Не фига себе!
— Да, да, а переплывший этот, подходит ближе берет под козырек, хотя козырька никакого нет, и говорит: «Комдив Чапаев прибыл по вашему приказанию!»
Подруга длинно и искренне присвистнула и повторила:
— Не фига себе! — Ее явно проняло.
— Ты понимаешь, — самодовольно и восторженно, — пела Лариса, это же называется акция, генеральский хеппенинг. И так неожиданно, и так срежиссированно! Стреллер и Питер Брук.
— Что?
— Я говорю, что мне, в общем–то смешновато было. Не такие перформансы закатывались в мою честь. Но важен, как говориться не подарок, а желание подарить.
— Я тебя понимаю.
— Дурак, дураком, а как трогательно.
— Дура–ак. — Охотно соглашалась Агапеева
— Это же надо, думал, табличку припас, людей подготовил.
— Да-а.
Лариса по примеру подруги забычковала и свой окурок. Еще сидя слегка прищурилась, и встала во весь рост уже в несколько другом настроении.
— Но знаешь, что я тебе скажу.
— Еще что–то скажешь? — Развела руками подруга.
— Я видела и более дикие постановки.
— Что?
— Как–то ездили мы в Константиново, ну, где Есенин, и нам, всей делегации в автобусе, навстречу выпустили жеребенка, одетого в розовое трико, помнишь, да: жизнь моя иль ты приснилась мне, будто я весенней, тра–та ранью, проскакал на розовом коне». Действительно — рань, туман, крашеный жеребчик. С точки зрения художественной — бред, но трогательно до слез.
— Я…
— Так вот, не этот не мокрый Чапаев с усами приклеенными порадовал меня больше всего, хотя и порадовал, спорить не буду.
— А что?
— А сам лагерь. Оказывается, все эти месяцы мне не лапшу вешали на уши, как я уже стала опасаться. Есть у них дисциплинированная, вооруженная сила.
— У кого, у них?
— Ну, у Белугина. И я так поняла, что таких лагерей по стране хватает, и все наготове, Ельцин в коме, это, значит, что?
— Что?
Лариса остановилась, стоп! Та ведь и выдать можно какие–нибудь планы.
— Пора, видишь, мама зовет, накрыто.
— Настаивать можно на чем угодно, — рекламировал Николай Николаевич свой самогон, — а основа простейшая: сахар, дрожжи, и очистка качественная. Я обычно…
— Хватит папочка, спасибо тебе, а выпьем мы за мою лучшую подругу, это она, это ее радениями состоялось то, что мы сейчас здесь наблюдаем.
— Я уж и не верила. — Всхлипнула Нина Семеновна.
— Вам там было, что — плохо? — Поинтересовалась Гапа.
— Нет, нет, никогда не скажу плохо про Белоруссию. Добрые люди, душевные. Но все равно надо ведь прибиваться к своим, правда?
Выпив капитанского самогона, Гапа восторженно выпучила глаза и полезла быстрыми пальцами за огурцом.
— И это свое. Вернее Нинкино. — Продолжал гостеприимно хозяйничать за столом капитан.
— Вода ключевая, смородиновый лист до сих пор пахнет как живой, ты понюхай, понюхай.
Агапеева нюхала, и одновременно хрустела очень вкусным огурцом.
— А что Егор, где? — Наклонилась Лариса к матери. — Избегает?
— Нет, нет, вообще, был, а сегодня, говорит, занят.
— Что, меня избегает?
Нина Семеновна, быстро произнесла — нет, нет, нет, — прилизывая ладонями и так прилизанные волосы, это показывало у нее сильную степень волнения.
— Правда, занят, правда. Молодой человек.
— Да, да.
Лариса, после выпитой второй рюмки, выглянула из под навеса, что был уже устроен капитанскими руками под яблоней, и где был накрыт стол.
— А что, Гапа, милые местечки. Может, плюнуть на все и переехать. Кому принадлежит вторая половина дома? Пустая ведь.
— Да, — кивнула мать, — никого нет. Там еще соток десять. Три комнаты и крыльцо.
— Вот, действительно плюну я на все их дела, и осяду всем семейством здесь, посреди средней полосы России.
Родители с разным выражением лица слушали дальнейшее изложение планов дочери. У отца лицо было спокойное, он в основном следил, чтобы у всех гостей самогону было всклянь. А Нина Семеновна оцепенела, и только моргала выцветшими, как бы помелевшими глазами.
— Сколько нас осталось, Коневых. Нас вот трое, Егор, да бабка. Купим вторую половину дома, проделаем дверь. Кто–то разъединил, а мы объединим.
Опять выпили.
Нина Семеновна незаметно исчезла из–за стола. Лариса еще некоторое время вещала, что случалось с ней в хорошем настроении, наложившемся на хорошее подпитие. Агапеева хрустела огурцами, так старательно, как будто это было задание командования на сегодня. Капитан еще раз поднял тост за нее, и даже попробовал поцеловать руку, тянувшуюся как раз к тарелке. Он–то понимал, чего стоило устроить празднуемый ныне перевод.
— А где мама? — Спросила Лариса вдруг, и не дожидаясь ответа, пошла в дом.
— Никуда она сюда не переедет. — Сказала Агапеева, вздохнув ей вслед, — а хорошо бы было.
— Знаю, — сказал капитан, — у Ларочки дом всегда почему–то не дома.
— Да.
— Но сказала, что женится.
Подруга внимательно посмотрела на капитана, и кивнула — налей! Было исполнено.
— Думаете, женится?
— Если Ларочка чего решила, вы же знаете, как подруга.
— А мне кажется, нет.
— Недавно познакомились?
— Познакомились они давно, но он на ней не женится.
— Почему?
— А он, потому что генерал, и женатый.
— Да-а?
— А она вам не говорила?
Капитан медленно помотал головой.
— Ларочка таких вещей не замечает.
Лариса нашла Нину Семеновну в полутемной, пропахшей слежавшимися вещами и какой–то особой скукой комнате. Она сидела на кожухе швейной машинке и смотрела беззвучный телевизор. Кстати, именно телевизор сразу же приковал внимание Ларисы. На экране красовалось, улыбалось и вообще, очень собою было довольно одно очень знакомое лицо.
Нина Семеновна всхлипнула.
— Виктор Петрович. — Прошептала потрясенно Лариса. — С ума сойти, что он там делает?!
— Лечит. — Сказала сухо Нина Семеновна. Ей как бывшему медицинскому работнику было виднее, но все же дочка засомневалась.
— Кого лечит, как лечит?
— Передача «Врача, вызывали?»
— Какой он врач, он… — И тут вспомнила про таежный бальзам. — Он целитель народный!
— У нас его и там в Гродно показывали, после «Время» по утрам, со звуком.
— Я в это время еще сплю.
— Людям помогает.
Лариса подавила приступ всплывающего хохота.
— Хотя, как посмотреть, он и мне помог. Отчасти.
— Ты знаешь Виктора Петровича?
— Не с основной стороны. Общалась
