И он шел, шаг за шагом, мимо островков и открытых окон, внимательно осматриваясь по сторонам и предугадывая любое намерение медведя, выбирая подходящую группу отдельно стоящих деревьев для задуманного дела.
Медведь опять был сбоку, справа. Но теперь гораздо ближе, на расстоянии примерно ста пятидесяти шагов. Он не делал каких-то непредсказуемых действий, не забегал вперед и не прятался в густых зарослях подсады. Зверь не нападал и не отступал. В таких случаях охотники говорят «берет измором». Наверное, это так и было. Он ждал, когда жертва полностью обессилит и остановится, тогда он спокойно подойдет и прикончит ее.
Двигаясь вперед, Ваня искал место. Для задуманного ему требовалось найти две маленькие группы деревьев на небольшом расстоянии друг от друга. Пусть это будут отдельно стоящие одинокие кедры. Около одного из них хотел оставить «приманку», от второго – выстрелить. Приманкой медведю должно послужить завернутое в тряпье полено. Думая, что женщина оставила ребенка, зверь подойдет к нему, а Ваня в это время из-за другого укрытия должен успеть сделать точный выстрел.
Вчерашние следы петляли между редких островков, больших и маленьких окон медленно зарастающего болота. Когда-то здесь были сплошные топи, но за сотни лет трава и павшие деревья образовали плотный торфяной настил, который легко держит вес человека и зверя. Но на необозримой человеческому глазу мари еще много коварных зыбунов и окон, где нет дна. Попасть в такой зыбун легко. Выбраться назад невозможно.
Кажется, Ваня нашел то, что искал. Перед ним – две корявые, чахлые ели на небольшом пятачке земли. От них, на расстоянии тридцати шагов островок с одиноким кедром. Лучшего места для задуманного плана не найти.
Он показательно медленно подошел к пятачку земли, присел под елями. Медведь остановился, внимательно посмотрел на него. После того как Ваня вышел с острова, он еще ни разу подолгу не задерживался. Подождав немного, он осторожно подошел ближе, лег на живот, положил голову на лапы, внимательно наблюдая за человеком. Расстояние между ними сократилось до ста шагов.
Ваня какое-то время сидел, опустив голову. Потом отложил полено в сторону, под дерево, встал, медленно пошел к одинокому кедру. Медведь увидел, что «обреченная женщина» оставила «ребенка», но не встает ждет, когда Ваня уйдет подальше, чтобы потом подойти к добыче.
Ваня краем глаза наблюдает за людоедом, контролируя каждое движение. Знает: как только скроется из глаз, медведь подойдет к свертку, поэтому надо торопиться. Добравшись до кедра, тяжело опустился за ствол так, чтобы зверь не видел его. А когда прилег, быстро разобрал ружье, вставил пулевые патроны в стволы и взвел курки.
Ожидание было напряженным. Стараясь не издавать лишних звуков, Ваня остро вслушивался в тишину болота. Был хороший день. Солнце преодолело третью часть своего дневного пути над линией горизонта. В воздухе ни ветерка, мертвый штиль. При такой погоде тяжелая медвежья поступь должна быть слышна далеко. Но шагов не слышно.
Прошло немного времени. У Вани кончилось терпение, он начал замерзать. В легкой курточке и простых штанах снег не растопишь. Лежать под кедром на снегу – все равно, что переплыть зимой Енисей. Либо не доплывешь на другой берег, сведет конечности, либо заболеешь воспалением легких. Медведю что? У него богатая, зимняя шуба, под которой жира на ширину ладони. Он может ждать до темноты.
Ваня осторожно потянулся на месте, стараясь увидеть преследователя на открытом месте. Он думал, что тот лежит там, где видел его последний раз. И вдруг почувствовал, как по спине побежал холодный пот, когда его там не оказалось.
Ваня крутил головой, стараясь определить точное место. Да, вон она, медвежья лежка! Следы, ведущие к ней и от нее. От нее… А куда он пошел? Ошпаривающая мысль, как расплавленный свинец за ухо. Из-за дерева ничего не видно. Ваня вернулся на свое место. Посмотрел вперед. Возле полена никого. И следов нет. Куда мог деваться медведь?! Не мог же улететь по воздуху. Ваня опять затаил дыхание… и услышал, ощутил выработанным за годы жизни в тайге шестым чувством, как с другой стороны кедра к коре прикоснулась медвежья шерсть. Едва успел поднять ружье и приложить к плечу приклад.
Медвежья голова появилась из-за дерева быстро, бесшумно и неожиданно, будто из глубины Гусиного озера за ничего не подозревающей уткой бросился двухпудовый таймень. С близкого расстояния она походила на бесформенную корягу, принесенную вешней водой с верховьев Енисея. В какой-то момент Ване показалось, что из-за дерева кто-то бросил ему вывернутый наизнанку овчинный тулуп. И только маленькие, злые глаза, зализанные на затылок уши и дрогнувшие в оскале клыков губы, давали явное представление, кому они принадлежат.
Голова людоеда была так близко, что он мог почти дотянуться рукой до его носа. Пришлось немного отклониться назад, чтобы выровнять срезом стволов ружья с правым глазом. Когда ему это удалось, не медлил с выстрелом.
Огненное жало пронзило «овчинный тулуп» насквозь и вырвалось наружу за ухом. Грохот, огонь, кровь смешались воедино. Ване показалось, что жертве выстрелом оторвало голову. Она так быстро запрокинулась назад и исчезла за окровавленным стволом кедра, что он не успел нажать на спусковой крючок второй раз. После выстрела, заученно разломив стволы, Ваня быстро заменил стреляную гильзу на целый патрон, взвел курок и только после этого, вновь приготовившись, осторожно выглянул из-за дерева.
Зверь был мертв. Вытянув свои могучие лапы, людоед бился в судорогах. От затылка, к хвосту, по спине и обратно пробежала нервная дрожь. Из приоткрытой, оскаленной пасти вырвался тяжелый выдох, после чего медведь затих. Вытянувшись во всю длину, медведь был таким большим, что Ваня не решался определить приблизительный вес зверя. Он был старым, вероятно, доживал последний год своей жизни. Об этом говорила бурая, цвета загнивающего разнотравья шкура, в которой вросли пряди седых волос. Его клыки сточены и выкрошены грубой пищей до десен. Длинные когти были тупыми, как обточенный водой речной галечник. Левый глаз (в правый вошла пуля) тусклый и равнодушный, как у столетнего старика, который знает день своей смерти. Ваня смерил его тушу от хвоста до носа. Получилось четыре шага и еще три ступни.
Ване стоило больших усилий одному отвалить тяжелую заднюю лапу и вскрыть брюшину. Он не стал снимать с медведя шкуру – не было времени. Вырезав печень и вырезку, Ваня поторопился в обратный путь.
Дядька Степан и братья ждали его возвращения сегодня. Он спешил рассказать им о своих похождениях, чтобы не позже чем завтра вернуться сюда вместе. Дорогу к убитому зверю и на остров Тайна он запомнил хорошо.
Возвращаясь назад, Ваня услышал знакомый лай. Обрадовавшись предстоящей встрече, он поспешил на голос Тунгуса. Охрипший от длительной атаки кобель держал сохатого за тем островком, откуда они спугнули его вчера.
Уставшие за ночь «общения», зверь и собака едва держались на ногах. Прижавшись задом к кедру, покачиваясь из стороны в сторону, копытное равнодушно качало головой: «Как ты мне надоел!» Тунгус спокойно ходил кругами на вытоптанном пятачке снега в двух шагах перед мордой: «Это еще не все!»
Услышав и увидев приближение человека, оба оживились. Сохатый хотел убежать, но пес преграждал ему дорогу. Ване кое-как удалось подманить кобеля к себе и привязать его на поводок. Бык отбежал двести метров до соседнего островка, лег под куст и с жадностью начал есть голые ветки молоденьких осинок. К большому недовольству Тунгуса Ваня не стал его убивать. Незачем губить животное напрасно. У него теперь и так достаточно мяса.
Оставшаяся часть пути для обоих закончились без приключений. Ваня рассказал дядьке Степану о своих похождениях. Тот решил выходить всем вместе на остров на рассвете.
Последующие два месяца промыслового сезона Ушаковы жили на острове Тайна в избе Мельниковых. Убитого Ваней медведя разделали, а мясо залабазили, спрятали от вездесущих мышей и птиц. Шкуру обработали от мездры и потом вынесли домой.
В тот сезон в окрестностях острова Тайна, на болотах, охотники добыли одиннадцать соболей. На ломоватскую заставу никто не ходил, потому что запретил Степан.
Хлопушка для черной мухи
Тук-тук – стучат парные колеса. Так-так – звенят стальные рельсы. Скрип-скрип – стонут стены вагона. Дзинь-дзинь – брякает в пустом ведре железный ковш.
В переполненном новобранцами вагоне душно и тесно. Давая тусклый свет, мечется подвязанная под потолком керосиновая лампа. Качаясь на неровной дороге, скрипят наспех сколоченные нары. На них, прижимаясь друг к другу спинами, лежат молодые парни. Кто-то сидит внизу, курит, переговариваясь с товарищами. Другие шепчутся, обсуждая события последних дней. Третьи от нечего делать в сотый раз перекладывают в вещмешках немудреные пожитки.
