сожжет, Господин, если я привезу ему вот такое!
Гэм снова кивнул.
– В таком случае, господин Поставщик, вопрос в том, когда ты предпочитаешь быть сожженным – прямо сейчас или когда мы доберемся до Господина.
Свет Натана вспыхнул посреди кухни Поставщика так ярко, что выжег контуры их теней на волглых досках пола.
Поставщику пришлось надеть на лошадей шоры, прежде чем они пустились в путь. При виде Натана они принялись фыркать и натягивать вожжи, а когда появился Сириус, встали на дыбы и забили копытами.
– Тпр-р, мои дорогуши… Обычно они только и ждут, чтобы выбраться из стойла… Тпр-р, я вам говорю! Поставщик не даст вас в обиду.
Однако, даже произнося эти слова, он отворачивался и глядел себе под ноги.
– Нат, ты не можешь что-нибудь с этим сделать? – спросила Присси.
– С чем?
Гэм подошел к ближайшей лошади и стащил с ее спины попону. Поставщик сделал рефлекторное движение, чтобы его остановить, но тотчас же отступил. Гэм сплюнул сквозь свои новые зубы, все еще казавшиеся огромными у него во рту, поднес попону к Натану и накинул ему на плечи. Сперва никакой разницы не было, но когда он плотнее обвернул ее вокруг Натановой шеи и закрепил на горле, свету, изливавшемуся в мир, пришлось пробиваться сквозь плотную ткань; а потом Гэм снял с Поставщика шляпу и напялил ее Натану на голову, и двор снова погрузился в ту же унылую серость, что и всегда, – разве что, может быть, с голубоватым оттенком.
– Не поднимай голову, – посоветовал Гэм, – и все будет в порядке.
– Вы поедете в клети, и собака ваша тоже, – проворчал Поставщик. – Там знают, кто может к ним приехать, а кто нет; рядом с собой я вас не посажу.
Гэм начал возражать, но Натан остановил его. Даже если Поставщик что-то задумал, какая-то клетка из дерева и кожи не сможет их удержать. Будь она железной, все равно не смогла бы. Натан приподнял край шляпы, и Поставщика залил свет – так луч маяка выхватывает из темноты береговой утес. Старик глянул ему в лицо, вздрогнул и отвернулся. Натан кивнул, и все трое залезли в клеть.
Когда они уселись, Поставщик взял с полки колокольчик и прикрикнул на лошадей. Повозка выехала со двора. Одной рукой Поставщик держал вожжи, другой принялся вызванивать медленный унылый ритм, который пробивался сквозь мертвящий туман трущоб, сзывая к нему нежеланных детей.
Поставщик двинулся в глубь города, прочь от Морской стены, через прибрежную сумятицу нанесенных волнами палок и веревок, свитых из морских водорослей, к тому месту, откуда начиналась Стеклянная дорога. Сегодня у него были более насущные заботы, нежели сбор мелких монет, и он ехал кратчайшим путем, явно не заботясь, сколько мальчишек заберется в клеть за его спиной – один или трое. Сегодня у него, по-видимому, не было настроения распекать своих пассажиров: ни один из забравшихся в клеть не услышал его мнения о себе. Также они были избавлены и от рассказов о пристрастиях Господина. Одному или двум мальчуганам даже удалось сохранить свои монеты, и они сжимали их так крепко, что казалось, будто можно разглядеть очертания тонких, широких дисков сквозь кости и кожу их ладоней.
Хотя Поставщик избрал кратчайший путь, клеть наполнилась, когда они не миновали еще и половины пути. Натан, Гэм, Присси и Сириус сидели рядом с входом, так что каждому из детей приходилось протискиваться мимо них, чтобы найти себе место. Казалось, будто им по очереди представляют все возможные типы оборванцев (один тощий, один толстый, один грустный, один забитый, один с гордо поднятой головой), но все они были черными от грязи и слегка подмокшими. Натан не узнал никого.
Грустный мальчик – высокий и тощий, с бугристыми суставами – уткнулся лицом в ладони, так что его длинные сальные волосы свесились на колени, и начал плакать.
Гэм набрал в грудь воздуха и собрался заговорить, но Натан успел первым:
– Тебе доводилось слышать историю Соломона Пила? – проговорил он из-под шляпы.
Каким-то образом плачущий мальчик понял, что слова обращены к нему. Он помотал головой, стряхивая капельки тумана, собравшиеся на его волосах, и разбрызгивая слезы на носки своих ботинок.
– Соломон Пил был рослым парнем. У него были длинные волосы, длинные, словно лошадиный хвост, и такие же грязные, по той причине, что такие трущобные крысы, как он, никогда не вылезают из грязи достаточно надолго, чтобы их вымыло дождем.
Парнишка поднял голову, чтобы поглядеть, кто говорит, но ничего не увидел, кроме лошадиной попоны и шляпы.
– Однажды его папаша решил, что в их доме недостаточно места для такого дылды, как Соломон. Сам-то он был коротышкой, его папаша и мамаша – тоже, так что, по мере того как Соломон рос, папаша часто гадал, действительно ли это его плоть и кровь или же мамаша погуляла на стороне, а может быть, занималась чем-нибудь неестественным с Живой Грязью. Когда Соломон начал торчать из гнезда, не подавая никаких признаков, что собирается стать короче, папаша только и думал о том, как избавиться от дылды, ведь у него имелось пятеро других сыновей, таких же коротышек-колобков, как и он сам. Он выдал сыночку бронзовую монету и послал его слушать колокольчик Поставщика, а потом задвинул дверь на засов, и дело было сделано.
А надо сказать, что Соломон, при всем своем росте, был довольно чахлым, тощим и длинным, словно подпорченный саженец, и так же плохо гнулся под ветром. Завидев Поставщика, он принялся реветь. Слезы посыпались из него, словно роса с Морской стены, когда огненные птицы начинают бомбардировать берег, и по этой причине Поставщик оценил его очень высоко. Он провел его и усадил в глубине клети, как раз там, где сидишь ты, где никто не смог бы его потревожить или начать утешать.
Как известно, Поставщик ничего не делает, если из этого нельзя извлечь хотя бы пару монет, и причина этих его действий заключалась в том, что он знал кое-что, чего не знал Соломон: что Господин очень любит плакс. Ты, может быть, думаешь, что любого ребенка можно заставить плакать, и это действительно так; однако некоторые плачут больше, чем другие, а есть такие, которые плачут даже еще больше, чем эти. Соломон принадлежал к последнему типу – как, очевидно, и ты.
Поставщик знал, что жаберники Господина уделяют плаксам удвоенное внимание, вот почему он так бережно с ним обращался. Зачем Господину плаксы? Видишь ли, детские слезы очень ценная вещь: их можно использовать в самых разных целях –
