Макс снял предохранитель на пистолете. Ради предосторожности. Он сомневался, что у старика при себе или где-то поблизости есть огнестрельное оружие.
Из тени появилась горничная, заменила бокал и пепельницу на чистые и, опустив голову, поспешила прочь.
Макс не собирался давить на него, этого не требовалось. Старик заговорит, когда придет в себя. Густав налил еще виски, на сей раз почти до краев. Прикурил сигарету и устало откинулся на спинку кресла.
– Полагаю, ты знаешь, что люди Пола найдут на Гонаиве?
– Да.
– Там около двадцати детей, – подтвердил Густав со спокойствием и открытостью, которые Макса смутили.
– Я знаю, у вас налажен образцовый учет. Данные на каждого ребенка, на каждую продажу – кто, что, куда.
– А как же! – кивнул Густав. – Все снято на видео, сфотографировано. Но не в этом дело. Вы хоть представляете, куда залезли?
– А куда?
– В Ящик Пандоры, который с виду похож на коробку с солеными орешками.
– У вас хорошие связи, мистер Карвер, – бесстрастно произнес Макс.
– Хорошие связи! – Густав засмеялся. – Хорошие связи? Да ты просто дурак, Мингус! Один телефонный звонок, и ты исчезнешь с лица земли, словно никогда не существовал. Все вы исчезнете. Вот какой властью я располагаю. Вот насколько у меня хорошие связи.
– Не сомневаюсь, мистер Карвер. Только звонков от вас не будет.
– Почему?
– Потому что ваш дом окружен, а телефонная связь отрублена. Попробуйте. – Макс указал на телефонный аппарат.
Густав презрительно фыркнул и затянулся сигаретой.
– Чего ты от меня хочешь, Мингус? Денег?
– Нет. – Макс покачал головой. – Хочу, чтобы вы ответили на мои вопросы.
– И главный у тебя припасен такой: зачем я этим занимаюсь?
– Ну что ж, – согласился Макс, – давайте выясним это.
– К твоему сведению, у древних греков и римлян секс с детьми был широко распространен. Тогда это считалось рядовым явлением. И сегодня на Востоке девочек выдают замуж за взрослых мужчин в двенадцать лет. Да что там, у вас беременных тинейджеров легион. Секс с несовершеннолетними, Мингус, был, есть и будет. Повсюду.
– Но не с детьми.
– Пошел ты к черту, Мингус, со своей идиотской моралью! – воскликнул Густав, захлебываясь. Он выхватил изо рта сигарету и глотнул виски. – Такие люди, как ты, с фарисейским кодексом поведения, нелепой этикой, с извечными фантазиями насчет добра и зла, всегда заканчивали тем, что работали на таких, как я. Людей свободных, не обремененных подобной дуростью. Я делаю то, о чем бы ты даже не посмел думать. Ты воображаешь себя очень крутым, Мингус? Да ты ничто по сравнению со мной.
– Некоторым детям, занесенным в вашу базу данных, было не более шести лет, – спокойно заметил Макс.
– Да? Ты до этого докопался? А знаешь, что по моему приказу однажды похитили новорожденного младенца прямо из-под носа матери, потому что так пожелал один мой клиент? Это стоило ему два миллиона долларов. А еще я приобрел на него пожизненное влияние. Игра стоила свеч.
От Густава разило виски, но перед Максом был не пьяный, распоясавшийся хвастун, которому море по колено, пока не наступило похмелье. Он и трезвый бы в сходных обстоятельствах заявил то же самое и вел бы себя точно так же. Каждое произнесенное им слово следовало воспринимать серьезно.
Появилась горничная, заменила бокал, пепельницу и быстро удалилась.
– Что, Мингус, не ожидал? – Густав насмешливо усмехнулся и хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. – Думал, я запричитаю: «Mea culpa»?[51] От меня не дождетесь!
Макс сомневался, что старик действительно осознает свое положение. Десятилетиями все всегда шло, как он хотел. И это его ослепило, притупило бдительность. Ему не попадались люди, которых нельзя подкупить, развратить или уничтожить. На его пути не стояло препятствия, которое нельзя снести бульдозером или выкупить. Сейчас он, наверное, полагал, что все его клиенты-педофилы бросятся на помощь, сюда прискачет кавалерия извращенцев и спасет его. Вероятно, надеялся, что ему удастся подкупить Макса, и тот его отпустит. Или, может, у него имелось в рукаве что-нибудь еще, какой-либо люк поблизости или дверца. Она внезапно откроется, и он вылетит на свободу.
Снаружи послышался шум, вскрики, звон разбитого стекла. Затем все стихло.
– Но у вас же у самого есть дети… – проговорил Макс.
– Такая чепуха никого никогда не останавливала, и ты это знаешь! – бросил Густав. – Я профессионал и держу эмоциональную дистанцию между собой и делом, которым занимаюсь. Это позволяло мне выполнять самые неприятные задачи без вреда для здоровья.
– То есть вы признаете, что это было вам…
– Неприятно? Разумеется! Я ненавижу людей, с кем имею дело. Я презираю их.
– Но вы занимались этим…
– Да, около сорока лет. А почему? У меня нет совести. Я вырвал ее из себя с корнем очень давно. Иметь совесть накладно. – Густав подвинулся ближе к Максу. – Я педофилов ненавижу, однако понимаю. Не их пристрастия, а природу. Они все одинаковые. И никогда не меняются. Они стыдятся, что они такие. А большинство приходят в ужас от мысли, что их могут когда-нибудь разоблачить.
– И вы это эксплуатировали?
– А как же! – воскликнул Густав. – Я бизнесмен, Мингус, предприниматель. Для меня это был всего лишь рынок с надежной базой клиентов и большой повторной продажей.
– И возможностью шантажа.
– Я никогда никого не шантажировал, как ты изволил выразиться. Ни единого из моих клиентов.
– Потому что они уже знали, что к чему?
– Вот именно. Они все вращаются наверху. Для них репутация – все. Я никогда не злоупотреблял нашими отношениями, не просил больше двух одолжений у одного человека.
– И что это были за «одолжения»? – спросил Макс. – Что они вам давали? Монополию торговли? Доступ к конфиденциальным документами правительства США?
Густав усмехнулся:
– Контакты.
– Еще педофилов? Рангом повыше?
– Правильно. Когда ты посвящен в тайные интересы своих клиентов, Мингус, ты становишься к ним много ближе. А я имел дело не с кем попало.
– А лишь с такими, из которых можно что-нибудь вытянуть?
– Я бизнесмен, а не работник социальной сферы. Они должны были представлять для меня интерес. Риск обязан оправдываться вознаграждением. – Густав потянулся за другой сигаретой. – Как, ты думаешь, мы добрались до тебя в тюрьме? Телефонные звонки. Ты когда-нибудь размышлял об этом?
– Я полагал, у вас имелись большие связи.
– Связи! – Густав взорвался смехом, передразнивая выговор Макса. – Ха-ха! Ты чертов Янки Дудл со своим жаргоном! Конечно, у меня были связи, Мингус! Да они все были у меня в кармане, все до одного! Понял? Как тебе такая связь: один видный сенатор с восточного побережья, который в очень хорошей дружбе кое с кем в руководстве этой чертовой тюрьмы? Нормально? – Густав прикурил сигарету.
– Почему я? – спросил Макс.
– Ты считался одним из лучших частных детективов в стране, если не самым лучшим, насколько можно судить по соотношению твоих раскрытых и нераскрытых дел. Все мои друзья пели тебе дифирамбы до посинения. Ты даже дважды чертовски близко подошел к раскрытию нашей сети. Чертовски близко. Я был впечатлен.
– Когда?
– А это уж докапывайся сам. – Густав улыбнулся и выдохнул через нос две белые струи дыма. – Как вы узнали обо мне? Кто сломался? Кто дал трещину? Кто меня предал?
Макс не ответил.
– Да ладно тебе, Мингус! Расскажи! Какое это имеет теперь значение?
Макс покачал головой. Густав сузил глаза и крикнул:
– Я приказываю тебе назвать фамилию!
Он схватил стоящую рядом с креслом трость и поднялся.
– Сидите, Карвер!
Макс вскочил, вырвал у старика трость и грубо усадил его обратно в кресло. Густав раздавил дымящуюся в пепельнице сигарету и злобно посмотрел на Макса.
– Можешь забить меня этим до смерти, – он кивнул на трость, – но все равно живым отсюда не выйдешь.
– Я не собираюсь убивать вас, – сказал Макс, оглядываясь через плечо. Ожидая увидеть кучу слуг, ринувшихся на защиту хозяина. Однако никто не появился.
Он уронил трость на диван и сел.
– А ваши слуги, они все из «Ноева Ковчега»?
– Конечно, – отозвался Густав.
– Оказались недостаточно хороши для клиентов?
– Правильно.
– Им повезло.
– В самом деле? Ты называешь их жизнь «везением»?
– Да. Их в детстве не насиловали.
Густав изумленно посмотрел на него.
– Сколько ты пробыл в этой стране, Мингус? Три, четыре недели? Знаешь, почему тут люди заводят детей? Бедные, которых большинство. Не по тем претенциозным причинам, как у вас в Америке. Бедные их вообще не заводят. Это получается случайно. Они просто плодятся. Вот и все. Трахаются, размножаются. Это амебы в образе людей. И как только дети начинают ходить, родители нещадно эксплуатируют их. Большинство людей здесь рождены на коленях, рождены рабами, рождены, чтобы прислуживать. Они ничем не лучше, чем их жалкие предки.
