Кроме того, введение Сталиным новых образцов военной формы, похожих на форму царской армии, отказ от Третьего Интернационала, как центра сионизма и космополитизма, активное возвращение в Персию и на Балканы, планы прямого подчинения Польши и Финляндии русским интересам, говорят о том, что он видит себя продолжателем традиций Царской Империи.
Дорогой Уинстон, я хотел бы еще раз подчеркнуть: наши представления о И.Сталине как большевистском вожде мировой революции не совсем корректны.
Думаю, в ближайшие годы нам предстоит убедиться, что он строит традиционную русскую империю под коммунистическим руководством и собирает вокруг нее страны-сателлиты.
Я не удивлюсь, что однажды он объявит об объединяющей роли православия под красным флагом в Европе, в первую очередь на Балканах. Это будет чрезвычайно опасно.
Искренне Ваш А.Иден»
58
Севка в госпитале
Севка впервые пришел в сознание в санитарном поезде. Он почувствовал, что кто-то положил руку на его лоб и открыл глаза. Сквозь плававшие в глазах желтые круги увидел внимательный взгляд пожилой женщины с изможденным лицом.
– Ну, вот и очнулся – усталым голосом произнесла она – а мы боялись, что ты так там и останешься. Раны то у тебя не шуточные.
Севка с трудом напряг память: был бой, потом его накрыло взрывом. Все, больше ничего. Он едва пошевелил пересохшим языком: пить. Женщина улыбнулась – конечно, конечно, миленький. Пей. Теперь можно.
Она поднесла к его губам жестяную кружку с кипяченой водой. Севка сделал глоток.
– Как я ранен?
– Серьезно ты ранен, лейтенант. Одиннадцать осколков в тебе было. Один из них в мочевом пузыре, а еще один в печени. Полевые хирурги их вытащили¸ а теперь ты в эвакгоспиталь едешь. Назначением в Пензу. Считай, жить будешь. Но выправляться тебе долго предстоит.
– А Вы кто?
– А я санитарка в этом поезде. Хожу за вами, болезными. Тетей Марусей меня зови. Если что, всегда помогу.
Севка повел взглядом по вагону. В полумраке виднелись полки, занятые перевязанными и загипсованными людьми. Сквозь стук колес были слышны стоны и кашель, сильно пахло мочой и карболкой.
– Тебе теперь укрепляться надо – продолжала тетя Маруся – как повара ужин притащат, не отказывайся. Еда не больно аппетитная – перловка. Но хорошо, что хоть она имеется. С продуктами у нас плохо. Вот ждем, может, на остановке чего подбросят.
Она ушла и вернулась, когда в вагоне появились раздатчики еды и жизнь немного оживилась. Севка не мог есть самостоятельно. Обе его руки были пробиты осколками и перебинтованы. Любая попытка подвигать ими приносила боль.
Тетя Маруся кормила его с ложечки и приговаривала:
– За папу, за маму, за товарища Сталина..
После сильного наркоза Булай аппетита не чувствовал. Во всем его теле властвовала боль, но он заставлял себя жевать безвкусное месиво.
Потом снова забылся. Его сознание уплывало в темноту, но в душе брезжила радость – он снова выжил.
Под утро поезд прибыл в Пензу. В первых бликах рассвета часть раненых сгрузили из вагонов, перенесли на санитарные полуторки и повезли в госпиталь.
Севке не приходилось раньше бывать в этом городе, но он видел через щель в брезенте привычные картины. Все такие же, как и везде, деревянные домики за палисадниками, клены и тополя, кривые тротуары и разбитые дороги.
Затем появились первые пятиэтажные здания в центре города, и в лучах восхода машина остановилась у бывшей средней школы, на что указывала сохранившаяся у дверей вывеска.
Его определили в палату на 10 человек. Обитатели проснулись при размещении новичка и стали знакомиться с ним. Все молодые ребята, все с Курской дуги. Кто-то лишился конечности, кому-то залечивали ожоги, кто-то восстанавливался после чрепно-мозговой травмы, но здесь не было безнадежных как в других палатах и это улучшало настроение.
В семь утра в госпитале началось движение. Зазвучали голоса, послышалось звяканье жестяной и стеклянной посуды, запахло кухней. Когда солнце поднялось над деревьями, Севка увидел через открытую дверь палаты, как по коридору выносят тех, кто скончался ночью. Потом во дворе фыркнула полуторка и увезла свой скорбный груз на кладбище. Один из соседей по палате сказал, такие рейсы совершались каждый день. Госпиталь большой – на полторы сотни человек, народу умирает много.
В десять начался обход и в палату пришел пожилой военврач в сопровождении двух врачей помоложе. Посмотрев медицинскую карту Булая, доктор сказал:
– Если вы из породы Булаев, которых я знаю, то вы еще Гитлеру хвост прижмете. Скажите, Ваш отец, случаем никогда не работал на железной дороге?
Севка такого за своим отцом не помнил, но ему пришло в голову, что его двоюродный дядя, Алексей Булай, известный в городе революционер, работал как раз на железке.
– Кажется, дядька мой еще до революции подпольщиком на железке был.
– Вот, вот. Кажется, Алексеем его звали. В Орше мы с ним познакомились. Хорошо его помню, из железа и огня был человек. Вулкан, да и только. И какова же его судьба?
– Во время кулацкого бунта погиб, еще в двадцать первом году. Я под его фотографией и шашкой в школе сидел.
– Ну, что ж. Таковы судьбы революционеров. А Вас мы долго будем лечить. Думаю, полностью здоровым вы станете не раньше сентября.
– Простите доктор, а как Вас зовут?
– Проще простого, Петр Михайлович.
– Петр Михайлович, можно мне сюда родителей вызвать? Они в Горьковской области живут.
– Что ж, Горьковская область – не крайний свет, доберутся. Пишите им письмо. Пусть приезжают, а я, если потребуется, помогу им устроиться на постой.
Через три недели, когда Севка уже начал подниматься из постели и потихоньку ходить, дежурный по этажу разыскал его и сообщил:
– Лейтенант Булай, пляшите. Вас внизу родня ждет.
Опираясь на костыли Сева поспешил по лестнице вниз. Там, у столика дежурного, в вестибюльчике, он увидел своих стариков, ожидавших его с видом какого-то испуганного напряжения.
– Батя, мама – крикнул он и, не замечая боли, устремился по лестнице.
Родители обняли его с двух сторон, и замерли, как памятник великой народной войне.
59
Булай и Даски
Данила Булай и Дмитрий Титов сидели в зале ожидания аэропорта Шереметьева. Им предстоял вылет в Братиславу, где было запланировано сразу несколько оперативных мероприятий.
За стеклами аэропорта синело летнее небо, садились и взлетали самолеты, в зале шумели толпы туристов и звучали объявления диспетчеров. Но все это веселое оживление не отражалось на их настроении. Как это бывает почти всегда перед рискованными делами, в головах мужчин начинают возникать мысли о главном. Для Булая и Титова эти мысли были очевидными. Оба были сотрудниками спецслужб, оба много знали о происходящем в стране и обоих это происходящее не восторгало. Поэтому, вопрос, ради чего голову сложить, не мог обойти их стороной.
– Данила, мы создали паталогический правящий класс. Вот говорят: процесс первичного накопления капитала был неизбежен. Хорошо, мы с тобой не экономисты чтобы спорить. Но почему это накопление было поставлено на блатные рельсы? Ведь кучка еврейских мальчиков вокруг Чубайса плевать хотела на последствия залоговых аукционов. Дербанили промышленность, заваливали предприятия, выгоняли на улицу рабочих. Мол, оптимизируем производство. Что из этого получилось, всем видно. Ну и что? Может, они поняли ошибочность сделанного, исправляют перекосы?
– Дима, ты задаешь себе вопрос, а нужно дать себе ответ. Он очень простой – эта порода людей не может возглавить оздоровление экономики. Они кто? Выросшие на практике руководители производств? Люди, знающие процессы изнутри или хотя бы психологию трудового поведения масс? Откуда? Кого из них ни возьми – либо бывший фарцовщик, либо кабинетный чистоплюй вроде Гайдара.
– Егор еще и пьяница, вдобавок ко всему.
– Ну, в нашей стране это не диво. Главное, что у них свой мир, а у народа – свой. В результате накопление капитала превратилось в оргию, которая никак не закончится.
– Ты думаешь, мы катимся в тупик?
– Все зависит от В.В. Мы идем в тупик, потому что нас туда ведет олигархат. Ему в этом тупике будет удобно страну обобрать до нитки и свинтить на Запад. Ведь что такое тупик? Это полная коррупция, непрозрачность операций и бесконтрольность над всей сворой жуликов.
– И чем дело кончится?
– Кто же знает. В самом худшем случае, нас разденут догола, оставят нам трубу для обслуживания, и мы превратимся в еще один Ирак. Ничего кроме сырьевого придатка нам не светит.
– Но мы же хотим стать международным конкурентом и в промышленности и в сельском хозяйстве.
– Ты в Китае был?
– Нет.
– Смотри, в Китае двести тысяч безработных. Это значит, что труд очень дешев. К тому же у него плодородный юг. То, что там растет, пока идет на внутреннее потребление. А когда поступит на внешний рынок, будет очень дешево. На Западе продукты тоже дешевле наших, потому что государство вкладывает в производство продуктов огромные дотации. Скажи, это случаем, не социализм у них там? Или может, пол-социализма? Поэтому киви из Израиля у нас идут по цене помидор.
