и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу: да постыдятся и посрамятся мыслящии нам злая: да будут пред лицем вернаго Ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел Твой да будет оскорбляяй и прогоняяй их: да приидет на них сеть, юже не сведают: и ловите, юже сокрыша, да обымет их: да падут под ногами рабов Твоих, и в попрание воем нашим да будут. Господи, не изнеможет у Тебе спасати во многих и в малых: Ты еси Бог, да не превозможет противу Тебе человек».
Сергей Глинка тоже шел с крестным ходом, не зная, что в этот самый час в ста верстах от Москвы вершится судьба ее и брат его Федор находится с утра на поле брани.
В Кремле, за колокольней Ивана Великого, воздвигли амвон. В присутствии генерал-губернатора и митрополита Платона, нарочно вызванного из Троице-Сергиевой лавры, отслужили молебен пред иконами, вынесенными из соборов. Владыке Платону было семьдесят пять лет; сама его иссохшая, хрупкая фигура с прозрачными седыми волосами и бородой чем-то напоминала часы, в которых пересыпаются последние песчинки отведенных ему судьбою дней. Встав рядом с митрополитом, басовитый дьякон громко повторял его слова, обращенные к пастве: не роптать на Господа, покориться воле Божией, довериться своим начальникам. И без того слабый голос Платона прерывался от слез, струившихся неудержимо по пергаментным щекам; рыдания неслись и из толпы.
– Владыка желает знать, насколько он успел вас убедить, – провозгласил дьякон. – Пускай все те, которые обещают повиноваться, станут на колени.
Одним движением качнувшись вперед, толпа опустилась на колени. Тогда к народу вышел граф Ростопчин.
– Коль скоро вы покоряетесь воле императора, я объявлю вам милость государя. В доказательство того, что вас не выдадут безоружными неприятелю, он позволяет вам разобрать арсенал: защита будет в ваших руках.
* * *
Первую атаку на батарею полковника Таубе литовцы отбили, но затем неприятель усилился и заставил их отступить на полсотни шагов. Французы передвинули свои пушки к самому краю Семеновского оврага и били по гвардейскому полку почти в упор. Вдали запела кавалерийская труба; полковник Удом велел бить в барабаны, три батальона строились в каре.
Дрожала земля; конница надвигалась со всех сторон: уланы, драгуны, кирасиры… Вот кони перешли с крупной рыси в галоп, несясь под горку. Триста шагов… двести… сто… Пли! Ржали кони с вытаращенными от муки глазами, кричали придавленные ими раненые всадники. «Ура!» – рассыпавшиеся каре бежали вперед со штыками наперевес. Уцелевшие конники повернули назад; Удом вернул своих солдат (ни одного пленного, ни даже одного раненого от кавалерии!) и снова построил в каре: неприятель собирался в кучу на высоте, готовясь к новой атаке.
Нападение было отбито, конница отретировалась вправо, тем временем высоту занимали неприятельские стрелки. Удом послал подполковника Тимофеева со вторым батальоном выбить их оттуда.
Барабанов почти не слышно из-за визга картечи и грохота гранат, но они продолжают бить, и кровь в том же ритме стучит в ушах: бам-бара-бам, бам-бара-бам! Пестель идет впереди своего взвода, перешагивая через упавших, – бам-бара-бам! Первая рота уже наклонила штыки. Пестель смотрит вперед, ловя краем глаза фигуру Арцыбашева. Тук, тук, тук, тук – это сердце. Вот, пора!
– Штыки-и… к бою! – командует он и вынимает шпагу. – Ура-а!
Выскочивший навстречу Назару француз направил штык ему в брюхо; быстро повернув свое ружье, Назар отбил его прикладом и тут же со всей силы саданул француза в лицо, тот упал навзничь. Штык он всадил под ребра другому, выдернул, заслонился от сабли… Думать было некогда, со всех сторон кипела драка, только успевай поворачиваться.
Высота была занята, но на помощь к французским вольтижерам шли две весьма плотные колонны, а Тимофеева ранило в ногу. Удом приказал второму батальону отступать к полку, сам же с двумя другими двинулся на подмогу к армейским стрелкам графа Сенери.
…Лошади, которую утром одолжили Вяземскому, прострелили ногу, он вновь сделался пешеходом. Минутное чувство радостной гордости от полученного боевого крещения (ведь он рисковал жизнью наравне с лошадью) уступило место растерянности: как быть теперь? За Милорадовичем пешком не угнаться, он носится по всему полю, точно на крыльях! Ах, лучше бы Петра самого ранило в ногу… нет, лучше в руку… левую… слегка… Поручик Бибиков вывел его из затруднения, уступив свою запасную лошадь; князь поскакал следом за ним принимать поручения от генерала…
– Генерал Милорадович просит вас идти к нему на подпору! – надрываясь, кричал Бибиков принцу Евгению Вюртембергскому, командовавшему пехотной дивизией.
Из-за шума сражения принц не мог расслышать, куда ему надо идти.
– Туда, туда! – показывал левой рукой Бибиков в сторону батареи Раевского.
Свистнувшее ядро оторвало ему кисть, оставив окровавленную культю.
– Туда! – вымолвил поручик побледневшими губами, падая с лошади, и указал в ту же сторону правой рукой.
Пуля оторвала ему два пальца. Он потерял сознание.
…Полковник Удом был ранен пулей в правую руку, капитан Арцыбашев – картечью в левую; из старших офицеров в строю оставался только подполковник Шварц. Второй и третий батальоны потеряли половину своего состава, поэтому Шварц повел штурмовать высоту первый батальон. Когда его, истекающего кровью, вынесли оттуда солдаты уцелевшей роты, генерал-адъютант Васильчиков приказал отступать к лесу, на соединение с Измайловским батальоном.
В овраге и у подножия высоты лежали друг на друге тела в зеленых гвардейских мундирах с красными воротниками и такими же лацканами на груди, некоторые еще шевелились, но останавливаться было нельзя – только чтобы дать залп, как следует прицелившись.
Земля дрожала – но не от канонады: это надвигалась кавалерия. Прапорщик Пестель выстроил свой взвод. Они ждали, наклонив штыки. Пестель уже мог различить лицо драгуна под каской с развевавшимся по ветру конским хвостом; в поднятой руке сверкала сабля. Что-то ударило его в левое колено, в глазах стало зелено, Павел почувствовал дурноту.
– Ваше благородие!
Солдат подхватил его, выпустив ружье. «Не надо», – хотел сказать ему Пестель, но не смог. Та-тата-тири-тати-та-та! Из-за спины у взвода выскочили кирасиры и устремились вперед.
– Зараз, ваше благородие, пацярпите крыху, – пыхтел солдат, таща Пестеля на закорках.
Боль в ноге была нестерпимой, на глаза наворачивались слезы, Павел сдерживал крик, готовый вырваться из груди. Солдат остановился, тяжело дыша. Он был с непокрытой головой, без ружья и без ранца, с одной лишь патронной сумой и тесаком на боку.
– Братки! – закричал он вдруг громко. – Братки, дапамажыце! Тут ахвицер паранены! Хутчэй!
Два ратника в серых армяках с бурыми пятнами неохотно направились к ним, пригибаясь от свиста пуль. «Зараз», – повторял Назар Василенко, пока Пестеля укладывали на
