появляется какое-то неопределенное выражение не то удивления, не то досады.
А Федор, увидев перед собой старшего брата, не знает, куда деваться.
Бедный Федор! Он так и вырос в семье незамеченный, никем особенно не любимый, не обласканный. Всю жизнь его влекло кузнечное ремесло, и всегда он вынужден был заниматься немилыми его сердцу полевыми работами, потому что в кузнице работал Андрей. Если и удавалось Федору оторваться от хозяйства, заглянуть на часок в кузницу, то брат, кроме большой кувалды, не доверял ему ничего и при первом же случае отправлял обратно в поле.
Потому и ушел Федор из дома, что не было ему доступа в свою кузницу, а кузнец соседней деревни брал его к себе в подручные.
И как обрадовался он, когда накануне вечером узнал от присланного Захаром Игоря, что Андрей уезжает, бросает кузницу и колхоз зовет теперь его, Федора, как заправского кузнеца-мастера.
Его не смутили ни закрытые двери, ни огромный замок на них.
— Кузница отцовская, — сказал ему Захар, — ты такой же наследник, как и Андрюха. Владей, направляй дело.
И вот он направляет. С самого раннего утра он тут. Уже успел привести всю кузницу почти в прежний порядок. Разжег горн, поставил наковальню. Остается только установить тисы. И можно будет браться за плуги, которые Захар прислал на ремонт. И вот… На пороге стоит Андрей!
Сейчас он подойдет, возьмет у него из рук молоток, встанет у горна.
Нет, Федор не уступит своего места у горна! Он враждебно, с вызовом смотрит на Андрея.
Невысокий, угловатый, он словно врос в земляной пол у верстака, и выражение его некрасивого, пухлого лица говорит о решимости не уступать брату этого места.
Но Андрей молчит, ничего не говорит, будто чужой осматривает стены кузницы, потолок, потом переводит взгляд на тлеющие угли горна… и вдруг какое-то новое, мягкое выражение не то сожаления, не то раскаяния появляется на его лице.
Федор медленно, словно боясь, что его остановят, принимается за прерванную работу. Он поднимает с полу опущенные при появлении Андрея большие кузнечные тисы и старается прикрепить их к толстому столбу, на котором держится верстак. Тисы срываются. Федор поднимает их с полу снова и, держа на весу, опять пытается закрепить большими железными болтами.
Андрей с порога смотрит, как неумело возится брат, и его лицо с каждой неудачей Федора начинает все больше и больше, словно от нарастающей физической боли, кривиться и морщиться. А когда Федор, кое-как прилепив тисы к столбу, стал криво и набок завинчивать их болтами, Андрей не выдержал. Он сморщился еще больше, подошел к Федору и сказал с досадой:
— Дай-ка!
Взял из его рук ключ и, быстро поменяв болты местами, туго и накрепко притянул тисы к верстаку. Он отдал обратно Федору ключ, снисходительно, с усмешкой взглянув на него при этом, и направился опять к двери. Но тут взгляд его упал на погнутые железные скобы, которые прикрепляли к деревянному стульчаку большую, звонкую наковальню — былую гордость Андрея. Его лицо опять досадливо сморщилось, и он, ухватившись за одну скобу рукой, пошатал ее и с силой дернул к себе. Скоба вырвалась, оставив отломившийся конец в дереве.
Андрей взглянул на ржавый, потемневший от времени излом давней трещины и поднес ее к лицу Федора.
— Что смотрел, кузнец?
Федор виновато заморгал, шмыгнул носом:
— Дак я…
— То-то я! Работать собрался всерьез, а делаешь все на соплях. Засыпай угля в горн!
Федор послушно засыпал угля, качнул мех.
Андрей выбирает из кучи хлама кусок железа, подходящий для скобы, нагревает его и, ловко перебрасывая на наковальню, кивает Федору в сторону кувалды…
И вот из дверей старой кузницы снова разнеслось по всей деревне тяжкое, басовитое уханье кувалды, звонкий, заливистый тенорок несговорчивого молотка да деловитое, ровное гудение горна, совсем как в недавние мирные времена, когда все Кузнецовы дружно жили вместе всей семьей.
Степка выходит из кузницы, чтобы издали, со стороны послушать эту музыку, и вдруг видит Захара.
«Не может быть, чтобы кузнецкая душа утерпела, не потянулась на огонек к своему горну! — думал Захар, посылая Игоря к Федору. — Не Андрюшка, так Степка заметит, завернет.
И вот под вечер, когда он решил уж, что все его уловки были напрасными, вдруг понеслась над притихшей деревней знакомая всем музыка: уханье Федоровой кувалды и звонкие трели молотка, трели которые может издавать молоток только в одной искусной руке — в руке кузнеца Андрея.
Теперь Захар, вытирая ладонью вспотевшее лицо, хлопотливо топает своими старыми сапогами мимо Степки, хитро, как сообщнику, подмигивает ему и проходит в кузницу.
Степка, чутьем угадав истинную цель столь поспешного прихода Захара, смеется, подпрыгивает от радости и вдруг одним довольным взглядом окидывает родной двор. И словно впервые после долгой разлуки узнает он и синее небо, раскинувшееся над родным краем, и ласковое солнышко, уже склонившееся к закату, и озеро, и лес за ним…
Все так же весело смеясь и подпрыгивая, обегает Степка кругом свой двор и принимается выпрягать Рыжку.
«Конечно! — думает он: — Ехать нам больше некуда! Отъездились!»
Потом все в таком же радостном настроении бежит к все еще распахнутым воротам, чтобы закрыть их… и видит, как к ним на чьей-то подводе подъезжает Анна.
— Закрывай, закрывай, — кивает оробевшему Степке Андрей, выходя из кузницы, чтобы проводить Захара. — И калитку не забудь запереть! Да не пускай никого: у нас все дома!
— А об избе своей не горюй, Андрюха, что продал, — говорит Андрею с добродушной улыбкой Захар. — Мы тебе новую справим. И избу, и кузницу, и… и жену, если на то пошло, новую тебе всей артелью сосватаем!
Потом, видя, что на радостях наобещал своему кузнецу что-то уж слишком много, Захар поправляется:
— Избу-то с кузницей, может, тово не скоро… А жену хорошую, настоящую подругу жизненную, — прямо хоть сегодня! Потому сам ты видишь, как она по тебе слезы проливает…
Когда после минутной тягостной тишины за воротами послышался лошадиный топот и удаляющийся стук телеги, Степка с Андреем впервые открыто и понимающе посмотрели друг другу в глаза и облегченно, радостно засмеялись…
