В полдень Манефа поднялась, повязала черной косынкой голову и спустилась на берег. Ахтыровской лодки не было. «Кто бы это мог ее взять? – подумала она. – Алим, что ль?» И, столкнув ботник сапожника Ялика, она поехала в Отважное.
«Товарищ» был еще в рейсе. Манефа прошла в кусты прибрежных тальников, забилась в самую чащу и легла там на сырую траву. В семь часов пришел «Товарищ». Когда пассажиры сошли с парохода и на пристани стало тихо, Манефа пробралась на палубу, подошла к каюте Бушуева и робко открыла дверь.
В каюте, за небольшим столом, у которого Манефа привыкла видеть склонившегося над рукописями и книгами Дениса, сидел незнакомый ей широкоплечий татарин и пил водку. Это был лоцман Сурвилло. Увидев незваную гостью, он быстро спрятал бутылку и недовольно спросил:
– Тебе чего, барышня-сударышня?
– Я, видать, не туда попала… – растерянно проговорила Манефа. – А где же каюта Бушуева?
– А его вовсе нет на пароходе… – задумчиво ответил лоцман Сурвилло и принялся, хмурясь, чистить воблу. – Я на его месте, а он уволился…
– Уволился? Как уволился?.. – вскрикнула Манефа.
– А так: взял да уволился… днем еще. А мне вот эту калошу – «Товарища» – подсунул. Мне бы крейсера водить, а я вот, барышня-сударышня, тут сижу, прохлаждаюсь…
– Да где ж он работать будет?
– Кто?
– Бушуев-то?
– А шут его знает… Кажись, на нижний плёс поехал… в Астрахань, что ль.
– Куда?!
– Да ты что – глухая? – рассердился лоцман. – На нижний плёс уехал! Сто раз тебе повторять, что ль?
– Уехал… – шепотом повторила Манефа.
– А может, еще и не уехал… Собирался сегодня вечером, на «Белинском»…
Она хорошо знала пароход «В. Г. Белинский». Он плавал по линии Рыбинск – Горький и мимо Татарской слободы проходил около 11 ч. вечера, следовательно, из Костромы отходил в самом начале одиннадцатого часа. Еще можно было застать его в Костроме.
Манефа опрометью бросилась на берег, села в лодку, переехала через Волгу, завела ботник в застругу и побежала в город. «Хоть бы успеть, хоть бы успеть…» – твердила она, задыхаясь от быстрого бега и хватаясь за грудь. Больше она ни о чем не думала.
Стало темнеть. Впереди, где-то над городом, повисла на потухшем небе серебряная Венера. Журчали ключи на глинистом откосе берега. Протяжно и тоскливо заухал филин в чаще ельника. Свежело.
Из дубовой рощи вышли с песнями косцы. Они шли, поблескивая на плечах косами, и громко пели:
…пойдем, пойде-о-ом, Дуня,во лесок,во лесо-ок!..
Манефа и не заметила, как миновала их. Только тогда, когда отошла шагов сто – двести, она поняла, что это были косцы и что это они поют.
До города оставалось версты полторы – не больше. Смутным силуэтом вырисовывался в темноте огромный железнодорожный мост через Волгу. Взошла луна. Спотыкаясь о камни и корни, Манефа добежала до маленького овражка и на секунду замедлила шаг, чтобы перевести дыхание, но вдруг увидела сверкающий огнями пароход, вынырнувшийся из-под моста, – увидела и остановилась.
Пароход приближался.
Манефа спустилась к самому приплеску и стала всматриваться, пытаясь прочесть название парохода. Залитый огнями и лунным светом, пароход поравнялся с нею… «В. Г. Белинский».
– Дени-и-ис!.. – закричала Манефа изо всех сил, приложив руку ко рту.
– Дени-и-ис!!!
Глухо шумя колесами, сверкающий и молчаливый пароход быстро проплыл мимо, бросая в черную воду тонкие дрожащие отражения огней.
– Уехал…
– Уехал… – повторила она и, упав на мокрый гравий, зарыдала…
В три часа ночи она вернулась домой. В кухне было очень темно, но она сразу почувствовала чье-то присутствие. Вглядевшись, она увидела сидящего у окна Гришу Банного.
– Гриша, это ты? – тихо спросила она, садясь на кушетку и сдергивая с головы косынку. – Чего ты в потемках сидишь? Зажги свет.
– А спички-то где? – почему-то шепотом спросил Гриша.
Манефа насторожилась. Этот шепот как-то странно удивил ее.
– На шестке…
Гриша зажег керосиновую лампу и молча стал посреди комнаты, опустив голову.
И это показалось Манефе странным.
– А где Алим? – еле слышно спросила она, не спуская глаз с Гриши.
Гриша отвернулся.
– Его нет-с…
И протянул Манефе маленький клочок бумажки.
– Это в сельсовет… для меня-с… – добавил он и, поспешно отойдя за угол, ткнулся лицом в висевший на гвозде полушубок. Плечи его вздрагивали.
Манефа сразу узнала крупный и неровный почерк мужа. Алим писал: «Прашу всмерти моей никаво нивинить. Сапоги и гемнастерку ат Гриши назат ниотбирать, я их иму подарил. У народа прошу прощенья за все обиды. Казенной копейки никогда нибрал. А. Ахтыров».
.
В ту же ночь Манефу отвезли на телеге в город и поместили в больницу. По дороге она билась, кричала что-то бессмысленное и в клочья рвала одежду. Пришлось связать. Дежурный молодой доктор никак не мог поставить диагноз. Созванный после полудня консилиум констатировал сильное нервное расстройство. А позднее, дней через десять, выяснилось и еще одно обстоятельство: Манефа была беременна.
XIX
Когда Финочка немного успокоилась от обрушившихся на нее и на сестру несчастий, когда первая, острая горечь пережитого несколько отхлынула, уступив место житейским заботам и тревогам, когда Финочка, целыми днями просиживавшая у койки больной сестры, стала появляться в Отважном и снова встречаться с женихом, когда она не могла уже больше скрывать от него своей тайны, да и не хотела ее скрывать, – тогда настал час горького признания… Два дня Вася не разговаривал с Финочкой. Потом понял, что главная вина лежала не на Финочке, а на Густомесове, простил невесту и послал ей записку, в которой назначал свидание на Песчаной горке. Примирение было радостное и бурное, даже чересчур бурное. Особенно успокоил Васю тот факт, что о происшествии в лесу никто не знал, кроме Финочки и него. На Дениса же он надеялся, как на самого себя, и знал, что Денис никому ничего не скажет.
…На рассвете они расстались, возбужденные и счастливые. А в два часа пополудни Финочка вошла в дом Бушуевых и еще с порога закричала, радостно сверкая серыми глазами:
– Первое, что я вам объявляю – вот что: я выхожу замуж!
– Тише ты, свисток буксирный! – испугался чинивший фонарь Ананий Северьяныч. – Ежели ты этак на мужа, стало быть с конца на конец, орать будешь, то он тебя на другой день в три шеи прогонит… Замуж она выходит! Сестра в больнице, в избе смерть… а она – нате вам! – замуж выходит.
– Да не сейчас же… – обиделась Финочка, – осенью, в сентябре или в октябре…
– Ну это, положим – первое, а во втором, что скажешь? Зачем пришла? – спросил старик.
– А второе: Маня поправляется, скоро домой придет. А вот третье… – лукаво улыбнулась Финочка, все еще стоя на пороге и пряча что-то за спиной. – Вот третье, что я вам объявлю… Как вы думаете – что?
– Да ладно уж, говори… – улыбнулась Ульяновна, глядя на ее веселое личико. – Письмо, наверно, от Кирюшки либо от Дениса…
– Вот и не угадали!
– Ну-ну… ты в должности… – напомнил Ананий Северьяныч и насторожился. – Должность не любит, когда зубья скалят… Подавай, что там у тебя!
– Письмо-то письмо, это верно… – подтвердила Финочка, проходя в комнату и показывая почтовый конверт. – Да только письмо-то важное… Из Москвы, и с форменной печатью в уголке. А кроме письма́ еще вот это! – добавила она, размахивая каким-то красным бланком.
– Что еще? Что там? – быстро спросил Ананий Северьяныч, вскакивая и пугаясь.
– Денежный перевод… И знаете, сколько? Тысяча рублей!
– Деньги! Где деньги? Какие деньги? – засуетился старик и опрокинул фонарь. – Чего же ты молчала, баклейка эдакая! Кому деньги?
– Денису.
Ананий Северьяныч выхватил из Финочкиной руки бланк и мгновенно спрятал его в карман брезентового пиджака.
– Настька, читай письмо! – приказал он невестке, мывшей в углу посуду.
– Ананий Северьяныч… – застонала Финочка, – отдайте бланк. Я его только показать вам принесла. Все равно вам сумму не выдадут. Только сам Денис может ее получить… или по доверенности. Отдайте же назад.
– Что? Назад? – возмутился старик и с ловкостью кошки залез на полати. – Зарежьте меня сиим моментом, а бланку все одно назад не отдам. Настька! Гони ее в шею, а дверь – на ключ… Нам жрать нечего, а она – назад! Еще не было на свете такого, чтоб отец сыновью копейку не мог получить! Все это ты выдумала, баклейка проклятая!.. – визжал он, свешивая с полатей сивую бороденку и грозя Финочке корявым пальцем.
– Отдайте… – захныкала Финочка, – я не имею права.
– Да что ты, старик, с ума что ль спятил! – вступилась Ульяновна. – Раз человек не может, значит – не может. Дениска приедет и получит.
– Как же! Его, шалопая, ищи теперь, как в поле ветра… Не дам!
– А вы напишите ему, чтоб он вам доверенность прислал… – посоветовала Финочка.
