Он сорвал с груди орден и швырнул его на стол.
– Вот, возьми… Это, брат, я получил за то, что народ обманывал… Теперь еще… – он суетливо полез в карман гимнастерки, запутался и, не разбираясь, швырнул на стол пачку бумажек и книжек. Тут был паспорт, какие-то справки и пурпурный партбилет… И, указывая на него, Алим добавил: – А это, брат, самое главное: партийный билет! Возьми и его. Возьми обязательно… Он-то и есть главный виновник, он-то и довел меня до жизни такой… Чего смотришь? Бери! Бери, я говорю!
Алим схватил партбилет и бросил в лицо Патокину.
– Бери, гад!
Патокин отпрянул к стене и молча и злобно наступил ногой на упавшую пурпурную книжку.
– Амба! – тихо сказал он.
Ахтыров повернулся и вышел из кабинета. Патокин схватил трубку телефона и долго, захлебываясь и путаясь, рассказывал кому-то о случившемся.
– Что?.. Не можешь сразу арестовать?.. Почему?.. Что?.. Какой ордер?.. На арест?.. Так выписывай, и дело с концом!.. Таких мерзавцев расстреливать надо… Что?.. Нет, не уйдет: все документы у меня оставил… Ну пока!
Он положил трубку и взволнованно провел рукой по вислым усам.
– Фу… чёрт!.. – вслух сказал он и задумался. – Чёрт!.. Жаль парня… Как это все глупо получилось… Жаль!
Ахтыров же в тот момент, как только вышел на улицу, позабыл и Патокина, и разговор с ним. Опять та же нелепая и страшная мысль, что пришла ему в коридоре суда, снова овладела им. Он прошел в городской сад и до поздних сумерек просидел на глухой скамье под кустами акации. «Феска… феска…» – без конца повторял он одно и то же слово, утирая рукавом потный лоб. А когда в саду, один за другим, стали вспыхивать фонари и на эстраде возле площадки для танцев вдруг бурно и громко заиграл джаз, Алим вспомнил о Грише Банном. Вспомнил и почти бегом направился к Волге. «Да ведь Гриша здесь! Как это я забыл? Гриша ведь под рукой».
Гриша Банный дремал, лежа на дне лодки. Алим, точно боясь, что Гриша убежит, рывком столкнул лодку, прыгнул на скамейку, чиркнув носком сапога воду, вдел весла в уключины и направил лодку на стрежень реки. Проснувшийся Гриша Банный сразу заметил что-то неладное с Ахтыровым и осторожно пересел на корму, размышляя о причине исчезновения ахтыровского портфеля. Алим молчал. Молчал и Гриша.
Отъехав километров шесть от города, Алим сложил весла, подпер щеку рукой и задумался, глядя на Гришу. Гриша поежился под этим взглядом и отвернулся.
Над лесом подымался серебристый блин луны. Заклубился туман. С берега доносился запах трав и сосны. Отражаясь в черной воде, мигали огоньки бакенов. На небе ярко горели крупные звезды. Где-то на косе тихо и монотонно плакал чибис. На востоке вспыхивала слабая зарница, редко и нерешительно.
– Гриша… – тихо позвал Алим.
– Что-с?
Алим встал, подошел к Грише, присел перед ним на корточки и заглянул ему в лицо. Гриша подвинулся назад и слегка приподнял острые колени. Алим молча протянул руку, взял Гришу за ворот рубашки и вдруг крепко, с хрустом сжал пальцы. Гриша судорожно вцепился в борта, замигал белыми ресницами и не проронил ни слова. Тогда Алим одним рывком приблизил Гришу к себе и, обжигая его губы горячим дыханием, зашептал:
– Гриша… скажи… ты знаешь… ты все знаешь, Гриша… Как это я раньше не догадался у тебя спросить?.. Ты ведь все знаешь, Гриша… И я знаю. Теперь и я знаю… Скажи же…
Гриша молчал.
– Скажи… не мучь меня…
– Я… я ничего не знаю… Про что вы? – еле слышно произнес Гриша Банный.
– Гриша, милый, родной, скажи… скажи правду… Я ведь теперь сам все знаю… А ты только подтверди, только подтверди… Или я задушу тебя, Гриша…
– Я ничего не знаю…
Алим облизнул пересохшие губы и, слово за словом, раздельно и внятно спросил:
– Кто убил моего брата?
Гриша замотал головой и изо всех сил рванулся назад.
– Не знаю… Я ничего не знаю…
– Врешь! – крикнул Алим и схватил Гришу за горло. Несколько секунд они смотрели, не отрываясь, в зрачки друг другу. Лицо Гриши потемнело, изо рта пополз язык. Алим разжал руки, и голова Гриши упала ему на грудь.
– Ты только подтверди мне, подтверди мне… – бормотал Алим, обнимая Банного.
Гриша всхлипнул и утер ладонью глаза.
– Ну… кто?
– Вы же знаете… – с каким-то мучительным отчаянием прошептал Гриша.
Алим не пошевелился. Не слышно было и дыхания его. Прошло еще две-три минуты.
– Теперь скажи мне, Гриша, самое главное… И опять, милый, говори правду… Зачем она его убила?
– Не знаю…
– Врешь… Почему врешь?
– Она вас…
– Ну?
– Вас хотела… да ошиблась.
– По моей феске ударила?.. Ведь так? Так? Она думала, что я под одеялом?.. По феске судила? Ведь так, Гриша? Так?..
– Так…
– Постой, постой, Гриша… Сердцем-то я догадался, что ты все должен знать… Но – откуда, Гриша? Почему ты все знаешь?
– Я видел… я все видел. Я там же, в кустах, сидел, неподалеку… Спрятался, когда от мамаши Аксиньи Тимофеевны убежал… И все видел-с…
– Постой, я не об этом… О чем это я?.. Ах, да!.. Вот ты мне что скажи: почему ты знаешь, что она меня хотела… зарубить-то? Может, она брата моего…
– Нет, именно вас, Алим Алимыч… Мне тогда многое странным показалось. Тревогу я почувствовал еще в то время, когда брат вашу феску надел… Помните ли? В саду! Еще когда мы под кленом сидели. Вот тогда уж я почувствовал тревогу… А потом… потом я глаза ее видел, когда она с косарем подходила к спящему-то… и видел, как она ударила косарем…
– Косарем?
– Косарем. Вашим косарем, которым лучину колете… И вот, как она взмахнула косарем, я уж тут сразу понял нелепую ошибку… Я уж тут сразу все понял… А она со всего плеча… Я хотел крикнуть, да не успел… Только глаза успел зажмурить… И странно-с, очень странно она горевала потом…
Алим встал, пошатнулся, подошел к лавке и тяжело сел. Порылся в карманах, нашел клочок бумаги и карандаш. Что-то быстро написал и протянул бумажку Грише.
– Вот, возьми, Гриша, и храни… Это для тебя. Чтоб тебя, милый, не засудили… Послушай, друг, смотрю я – ботинки у тебя скверные… эдакие скверные ботинки…
Он сдернул с ног сапоги и аккуратно поставил их на стлани возле Гриши.
– Ha-ко вот сапоги… Бери, брат, не стесняйся…
Портянка на левой ноге размоталась, он сорвал ее и выбросил за борт.
– Постой… Что же я еще хотел?.. Что же это такое я хотел? – стал вспоминать Алим, беспрерывно проводя рукой по лицу сверху вниз, словно умывался. – Да, вот что: возьми-ка гимнастерку… Она новая, совсем новая, зимой сшил… Алешка-портной шил. Знаешь?
– Знаю… – как эхо, отозвался Гриша, затаив дыхание и вздрагивая челюстью.
Алим снял гимнастерку и бросил ее на сапоги. И принялся опять тереть лицо, но не одной рукой, а – двумя, все сильнее и сильнее, и уже начал кланяться вместе с движениями рук.
– Возьми и гимнастерку… она новая, совсем новая… Пригодится… Сколько ж я за нее заплатил? Вот и забыл…
И вдруг затих, перестал кланяться и тереть лицо и долго и неподвижно, закинув голову, смотрел на беспредельное глубокое небо и зеленые звезды. На белой исподней рубашке его лежал лунный свет, пряча в складках густые синие тени. Потом он точно спохватился, точно поймал себя на каких-то ненужных и вздорных мыслях, тряхнул головой и, взявшись руками за уключину, легко и плавно опустил свое тяжелое мускулистое тело за борт. Слабо, чуть слышно, плеснулась вода и скрипнула уключина. Все еще не выпуская из рук уключины, он посмотрел на Гришу, словно хотел что-то сказать, последнее, обязательное, без чего никак нельзя было уходить из жизни, но не сказал ни слова и продолжал смотреть на Гришу, молча и как бы удивленно.
– Жене-то… может, что… – шепотом проговорил Гриша.
Алим ничего не ответил. Только на секунду, на миг какой-нибудь в его глубоко запавших, черных глазах мелькнуло что-то испуганное, жалкое, невыносимо страдальческое… И как-то странно, быстро и мелко задрожал его тяжелый подбородок.
Он с силой оттолкнул лодку и исчез под водой…
XVIII
Тетка Таисия проснулась вскоре после того, как ушел Алим. «Подался куда-то, – подумала она. – Куда бы это?..» Помолившись Богу, она толкнула дверь в горницу. Дверь была заперта на крючок изнутри. Тогда тетка Таисия вышла в сад, открыла незапертое окно и заглянула в горницу. Манефа лежала на кровати, навзничь, с открытыми припухшими глазами.
– Манька!
Манефа не отвечала.
– Манька! – громче повторила старуха. – Вот что я тебе, голубушка, скажу: ежели тебя муж прогонит, ко мне не приходи, бесстыжая рожа. Я себя позорить не дам. Так и запомни.
Она помолчала и добавила, сокрушенно покачав головой:
– Змея ты… змея ты подколодная, Манька! Лучше б я тебя ребенком задушила… Что молчишь? Что теперь делать будешь?..
Манефа не отвечала. Точно и не слышала слов матери.
– Ну и пёс с тобой! – злобно вскрикнула старуха и плюнула на подоконник. – Околевай где-нибудь под забором!..
В полдень Манефа поднялась, повязала черной косынкой голову и спустилась на берег. Ахтыровской лодки не было. «Кто бы это мог ее взять? – подумала она. – Алим, что ль?» И, столкнув ботник сапожника Ялика, она поехала в Отважное.
