Не успели дружинники обрядить коврами амбарное крылечко и установить на нем кресло, с которого должен был судить Александр, как жалобщики уж заприметили князя, когда он возвращался от дружинного стана, и с поклонами и жалобным гулом обступили его.
– Князь, с докукой к тебе! – заголосили смерды.
– Ну, докучайте, коли пришли, – сдерживая раздражение, ответил Александр.
И чего-чего только не пришлось ему услышать за эти каких-нибудь полчаса, что стоял он, высясь над толпою, под сенью огромной, как бы венценосной сосны!
Слушая их и нарочно не перебивая, Александр в ужас пришел. «Да уж если у меня под носом, в моем именье, на вотчине, этакое творят бояре да тиуны мои, то что же в остальной области?» – подумал он.
Кричали и женщины и мужчины:
– Что такое, княже? Ягод не велят в лесах брать, лык не драть, тонь не ловить, с лучом не плавать, и перевесища не ставить, и леса не рубить… Скоро не жить, скажут, хрестьянам?..
– А все – игумну, да иконому, да братии: им – и земля, им – и вода, им – и ловища вовек!..
– Межника пришли, землемерца: пускай размежует он нас с ними! А то отойти остается от тебя, все побросать, да и только!
– Мы на твоей земле, считали, сидим. Ты – хозяин. А они пускай не встревают. Уйми их! А то все подымемся и уйдем. Только и делов!
Александр понял, что и впрямь недалеко до беды. «А что? И подымутся, и уйдут. Не к другому князю – то в дебри забьются куда-нибудь, к лешему. Хозяйство мне порушат, скот загубят».
Надо было и пристрожить, и ввести эти жалобы и вопли в какое-то русло.
– Ну? – грозным окликом остановил князь разошедшуюся толпу. – Что же это вы целой помочью пришли? Кто у вас от народа докладчик?
Толпа стихла, и начались толчки, переговоры и поиски.
– Докладчика, докладчика ставьте… Зубец! Зубец где?..
Угомонившаяся толпа вытолкнула перед князя небольшого, редкобородого, разбитного мужичонку в белом холщовом азяме, в лаптях и в теплой шапке в виде отвислого назад колпака.
Он сдернул с головы шапку и в землю поклонился Александру.
Звонким голосом Зубец начал излагать мирские жалобы.
– Огосподствовали земли наши, освоили, – говорил Зубец. – Просторно, а податься некуда: тут тебе боярин, тут тебе монастырь. Иконом себе грамоты на рыбную ловлю вылгал, а то искони мирское… Стариков спроси.
Зубец оглянулся вполоборота.
– Правильно! – послышались возгласы.
– Не успеешь притеребить пашню, лес извести, пни покорчевать, а уж к тебе монастырской ключник приходит: «На монастырской земле сидите: несите нам пятый сноп!»
– О-ох! – послышался из толпы скорбный голос худощавой женщины в платке. И всякий раз, стоило только Зубцу перечислить ряд податей, повинностей и налогов, как женщина скрепляла это перечисление своим скорбным возгласом.
– Тяжкую налогу несем, князь, смилуйся, – говорил Зубец. – Сам рассуди: и поплужное берут с нас, и мостовщину, да ежели скота пятнать – опять же за пятно плати; да подводы, да волостелю твоему – и подъездное подай, и корма, и прощальное…
– О-ох!
– Да с возу, да передмеру, как продавать станешь, да потом весчее, да…
И снова тот же жалобный возглас женщины в толпе. Александр с досадой глянул в ту сторону. Женщину заслонили от него. Но она все так же продолжала стоять, пригорюнясь на руку, и время от времени подводила итог безрадостному перечислению крестьянских невзгод.
Зубец перешел к перечисленью ордынских даней:
– Да десятина татарская, да ловитва ханская, да запрос, да поминки, да дары, да тамга…
– О-ох!
Это причитанье взорвало князя.
– А вот что, мужики! – громко произнес он. – Что же вы думаете? Я не знаю, чего и сколько Орда берет с вас?.. Меня они зорят тошнее вашего!..
Княжеский окрик осадил жалобщиков.
– Чего ты понес не в ту сторону? – крикнули из толпы на Зубца. – Не к тому тебя ставили перед князя!
– Ты про боярина Генздрилу расскажи…
С правой руки от князя стал мирской истец, с левой – ответчик Генздрило.
Достаточно было взглянуть Невскому на хорьковое, обтекшее жиром лицо управителя, как все для него стало ясно.
– …Все дани-подати подай ему: и гостиное, и весчее, и пудовое, и резанку, и побережное, и сторожевое, и медовое, и ездовое… – докладывал все тот же Зубец.
И снова после его слов раздалось в толпе неизменное:
– О-ох!
Александр приказал удалить охавшую женщину.
За нею печально побрел ее муж.
– Доохалась? – укорял он ее дорогою.
Суд продолжался.
– Истинно говорит? – обратился Александр к толпе, останавливая мирского докладчика.
– Истинно! – загудели все враз.
– Что скажешь? – спросил Невский Генздрилу.
Тот молчал.
– Продолжай, – сказал князь Зубцу.
И тот продолжал:
– Ну, ничем сыт не живет! Наедут, наедут… со своими и корму спросят, сколько их чрево возьмет! И чтобы не в зачет им! Как где заслышит – престольный ли праздник, али у кого свадьба, али братчиной пируют, – и сейчас он тут!.. И полного требует угощенья!.. Ну, это бы еще терпели! Но вот он сам дите родит, – а мы же ему праздник подымай! А если к нему с челобитьем стукнешься или хоть только в писцовую избу, то изволочат до смерти, измытарят! Берут с обеих сторон – и от правого и от виноватого. Судиться у него – не приведи Господь! Виноватого оправит, правого обвинит!..
Невский прервал Зубца и опять спросил: верно ли говорит он? Все подтвердили. Генздрило молчал.
– В железа его! – стиснув брови, гаркнул Александр.
Воевода заплакал. Стал подгибать колени, но ему не дали упасть в поклон двое мечников, подхвативших его под локти.
– Отдай, государь, вину, не серчай! – всхлипнув, прокричал боярин.
Невский только махнул рукой, чтобы уводили.
– Правильно! Давно пора его ссадить!
– Поплачь, поплачь! – кричали боярину злорадно.
Невский обратился к Зубцу:
– Ты грамотный?
– Аз-буки прошел, – отвечал он.
– В дьяки к новому воеводе пойдешь? – спросил Александр и, не дожидаясь ответа, обратился ко всем: – Каков он у вас на счету, а, миряны?
Толпа одобрительно загудела:
– Мужик хорошей!
– Бесстрашной!
– За мирское дело ни спины, ни жизни не пожалеет!..
Зубец, взволнованный, растерянно разводил руками.
– Да какой же я дьяк?
– Мне такие люди нужны! – сказал Александр. – Будь же и на высоком месте таков!.. А заодно вам и воеводу нового ставлю… Меркурий! – позвал Ярославич.
– Я тут, княже! – послышался сильный голос из среды стоявших у помоста дружинников.
– Подойди!.
На крылечке, рядом с креслом князя, вырос могучий, еще не старый дружинник.
– Вот вам волостель новый и воевода! – сказал Александр. – Этот на пиры да на братнины незван не пойдет… Он за вас, за хрестьян, со мною в другом пиру пировал, в Ледовом!.. Чай, слыхали?..
– Слыхали, Олександра Ярославич!.. Ну как же не слышать! – раздались голоса.
– Думаю, тот, кто крови своей за родного за пахаря не пощадил, тот на трудовой его добыток не пожадует!.. Верно, Меркурий? – обратился он к новому воеводе.
Дружинник долго не мог произнести ответного слова. Наконец, совладав с собою, словно бы клятву давая, проговорил:
– Да ежели, государь… да ежели только, Александр Ярославич, я твою за меня поруку хоть чем-либо оскверню перед народом, то пускай же от родителя мне проклятье, от сынов поношенье!..
Вторым предстал перед князем пойманный в лесах беглец из числа его собственных тяглых людей – в изодранной одежде, с волосами как перекати-поле. Звали его Онуфрий Неудача-Шишкин.
Невский долго всматривался в смерда, опершись рукою о колено. Наконец спросил хмуро:
– От пашни бегаешь, от тягла?
Неудача-Шишкин метнул на князя взгляд из-под белесых бровей, вздохнул и что-то принялся шептать, покачивая головой.
– Что шепчешь? – повышая голос, спросил Александр.
– А с сумою шепчусь, государь. Богат шепчется с кумою, а бедный – с сумою.
Кое-кто рассмеялся в толпе. Ярославич гневно рванул складку рубахи на плече.
– Перед князем стоишь, смерд! Довольно тебе скоморошить! В последнее говорю – пусть все слышат: когда не сядешь на пашню, как все соседи твои, – в земляном порубе велю сгноить тебя, захребетника, нетяга!..
– Воля твоя, князь, – отвечал смерд, – что ж… не привгакать… нашему Мине начесано в спине!.. Вот говорят: дважды и Бог не мучит, а селянину сколько от всех мук – и от боярина, и от татарина, и от князя!.. Уж лучше в порубе сдохнуть…
Александр поднялся на ноги.
– Доброго от тебя и не ждал услышать, – сказал он. – От худыя птицы – худые и вести! В железа его!..
Двое десятских поволокли мужика в сторону завозни, в которую до поры до времени приказано было дворским сажать всех, кого князь велит заключить под стражу.
Мужики негромко сострадали.
– Эх, Онуфрий, Онуфрий! – говорилось ему вслед. – Ну, и впрямь же ты Шишкин, да и Неудача!
Один молодой мужик, со светлым, соколиным взором, тронул беднягу за рукав рубахи и, не особенно даже и таясь от десятских, проговорил:
