На каких условиях Ганнибал хотел заключить мир с Римом? Согласно Ливию, он, обращаясь к римским пленникам, заявлял, что не стремится разрушить Рим, и говорил с ними по-доброму: «Его война с римлянами не война на уничтожение — это спор о достоинстве и власти. Предшественники его уступили римской доблести, а он старается превзойти римлян и удачливостью, и доблестью»{960}. Возможно, Ливий дал наиболее точную оценку намерений Ганнибала после битвы при Каннах. С точки зрения военных и пропагандистских целей его кампания была чрезвычайно успешной. Он уже реально угрожал покончить с римскими притязаниями на военное превосходство и исторические права владеть Апеннинском полуостровом, составлявшим идеологическую основу территориальной экспансии Рима. Такого успеха, наверное, не ожидали и самые оптимистичные советники полководца. Действительно, можно предположить, что на данном этапе Ганнибал вовсе не замышлял уничтожать Рим, а хотел всего лишь превратить его в заурядное центральноитальянское государство, освободить италийские города и вернуть Карфагену Сардинию и пуническую Сицилию.
Однако сразу же после величайшего военного триумфа Ганнибал допустил серьезный стратегический просчет, уверовав в то, что Рим можно принудить к мирным переговорам. Гибридное воспитание под руководством Сосила и других греческих учителей подготовило его к премудростям эллинского стиля государственного управления, но их наставления теперь были очень далеки от грубых политических реалий современной ему действительности. Через два столетия триумф римского ожесточенного упрямства станет бесспорным фактом, на основе которого греческие интеллектуалы будут выстраивать концепции, объясняющие, почему и каким образом Рим подмял под себя весь мир. В последние десятилетия III века до н.э. средиземноморские государства лишь только начинали наталкиваться на твердокаменность римлян. Для Рима Апеннинского полуостров был больше чем объект для завоевания территорий, которыми можно торговать или обмениваться в зависимости от политических обстоятельств. Трудно представить, чтобы Рим пошел на компромиссы с врагом или отказался от завоеванных земель. Римские сенаторы, с которыми пришлось иметь дело Ганнибалу, воспитывались на историях о неукротимых предках, отвергавших какие-либо переговоры с противником, даже в самых бедственных ситуациях. Поучительный пример такого рода показал в 280 году Аппий Клавдий Цек, не пожелавший договариваться с победоносным Пирром. Для общества, в котором самоидентификация элиты тесно связана с mos majorum, обычаями предков, совершенно немыслимо было даже обмолвиться о возможности отречения от земель, завоеванных кровью прародителей.
За время многолетнего противоборства Карфаген неоднократно загонял Рим в угол. Но каждый раз окончательная победа ускользала от него по одной очевидной причине: его враг просто-напросто не желал согласиться с поражением. Завоевание Баркидами Иберийского полуострова подготовило столкновение Ганнибала с Римом. Двадцатилетняя почти непрекращающаяся война с решительным и искусным противником превратила Ганнибала в блистательного полководца и закалила карфагенскую армию. Он теперь хорошо знал и сильные, и слабые стороны армии противника, но по-прежнему не понимал несгибаемого упрямства римлян. Экспансия в Испании помогла утишить боль от прежних поражений и возместить территориальные потери, но она не могла научить карфагенских полководцев воевать с Римом. Если бы Ганнибал приобрел такой опыт, то он вряд ли выпустил бы из рук раненого римского льва.
Глава 12.
ДОРОГА НИКУДА
Война на три фронта
Ливий рассказывает, будто Ганнибал, когда его спросили, кого он считает величайшим полководцем всех времен, поставил только Александра Македонского выше Пирра, царя Эпирского{961}. Он объяснил свой выбор тем, что Пирр был не только превосходным военным тактиком, но и обладал «таким даром располагать к себе людей, что племена Италии предпочли власть иноземного царя верховенству римского народа, столь давнему в этой стране»{962}.
Действительно, Ганнибал, добиваясь расположения греков Южной Италии, уподоблялся Пирру. Греческая Южная Италия предоставляла ему определенные стратегические выгоды: в силу ее относительной близости к Северной Африке упрощалось решение проблем материального обеспечения и отправки подкреплений. Кроме того, она была особенно притягательна для человека, взращенного на эллинских культурных традициях и обреченного жить в «варварском» ближнем зарубежье греческого мира. Однако если бы Ганнибал повнимательнее изучил историю итальянской эпопеи Пирра, то, возможно, знал бы, как быстро возникли осложнения в отношениях между городами Великой Греции и пришельцем, как улетучилось дружелюбие, проявленное к нему по прибытии в Южную Италию. Но и Пирр не был первым эллинским вождем, испытавшим такую перемену настроений коренных жителей. В 334 году граждане Тарента призвали Александра, царя Эпирского, дядю Александра Великого, защитить их от посягательств местных италийских племен, и вскоре стало ясно, что для автономии города от него исходит больше угрозы, чем от тех, кого они боялись. От эпирского порабощения Тарент спасла только преждевременная смерть царя.
Города Южной Италии поначалу видели в Пирре и заступника в борьбе с Римом, но их ожидания не оправдались. После двух блистательных побед над римскими войсками Пирр, не удовлетворившись ролью наемного доброхота, решил тайно договориться с римлянами о таком разделе Италии, при котором он станет правителем Великой Греции. Римляне, понимая стратегическую значимость региона и, возможно, предполагая, что угрозы, создаваемые этим выдающимся, но переменчивым полководцем, рано или поздно исчезнут, отклонили его предложения. Да и города не были в восторге от покровителя. Как верно заметил Питер Грин, им требовался «профессиональный полководец, ответственно исполняющий свою миссию, а они получили такого же амбициозного конкистадора, каким был Александр Эпирский, но еще более опасного, поскольку в военной силе ему не было равных»{963}. Повидав эллинских «спасителей», выдававших себя за новых Гераклов, города Великой Греции не спешили встать под знамена Ганнибала.
К концу 216 года у Ганнибала все же появились возможности для усиления своего влияния в Южной Италии. Капуя, богатейший город Кампании, долгое время считался ключевым союзником Рима, его жители пользовались правами римского гражданства и имели своих магистратов. Многие представители элиты были связаны с семьями римских сенаторов родственными узами, которые возникают в результате браков, и значительное число молодых людей служили в римской армии{964}. Теперь, когда Ганнибал уверенно пошел на север, часть правящей элиты сочла необходимым переметнуться на сторону карфагенян. Этому способствовало несколько обстоятельств. Известия о поражении римлян при Каннах, без сомнения, усилили тревогу за безопасность города и прилегающих плодородных земель. Оказали свое влияние и сообщения италийских пленников, отпущенных Ганнибалом для распространения информации о триумфе карфагенян и их великодушном обращении с италиками. Конечно, капуанцы были недовольны бременем обязательств, которые налагались на них союзничеством с Римом, в особенности необходимостью отряжать воинов для римской армии, платить подати и терпеть присутствие в городе римских военных должностных лиц. И наконец, и это, возможно, была самая главная мотивация, элита рассчитывала на восстановление и прежнего господства в Кампании, и владения землями, уступленными Риму{965}.[317]
Разрыв произошел, когда делегация Капуи выразила в Риме недовольство отправкой в армию на Сицилии трехсот молодых людей, отпрысков из знатных семей. Римский консул Варрон отнесся к их претензиям пренебрежительно и, кроме того, предупредил, что теперь они должны сами позаботиться о себе, поскольку у Рима нет ни людей, ни средств для их защиты. Членам делегации, симпатизировавшим Карфагену, не стоило большого труда убедить коллег обратиться к Ганнибалу, и вскоре было достигнуто соглашение о передаче города карфагенянам. В ответ Ганнибал обещал разрешить им сохранить прежнее правительство и законы. Более того, он не заставит капуанцев нести воинскую службу, если они сами этого не пожелают{966}.
Капуанцы вернулись домой, и начался бунт. Все римляне — и чиновники, и простые граждане — были схвачены и заточены в бани, где они задохнулись от нестерпимой жары{967}. Ганнибалу капуанцы сделали нежданный и дорогой подарок: теперь он мог рассчитывать на то, что их примеру последуют другие города. Возможно, по этой причине карфагенский полководец и проявил особое великодушие к своим новым союзникам.
