и золото. Вся Сайриланга склонится перед ними, наместники падут, старые храмы разрушатся. Придут новые боги, кровавые боги. Тем, кто хранил им верность, они дадут всё. Для остальных настанет время слёз.
— Ты видел этих детей? — спросила Нуру, подавшись к гадальщику. — Они на Ломаном берегу? Каковы они? Расскажи!
— Дети проснулись. Много жизней спали они, и время не трогало их — но вот проснулись, и время пошло. Они больше не дети, но кочевники прячут их, и даже Марифа не знает, где. Не знала она и того, что дети уже не спят. Моё видение рассказало ей.
Мараму покачал головой.
— Знаю одно: они не боги, а зло. Говорят, это дети Доброй Матери. Говорят, Добрая Мать ищет их. Я не знаю, что задумали кочевники, но когда они придут, город ждёт беда. У тебя есть день, может, два. Отыщи друга и уходите. Не успеешь, уходи одна. Я мало думал о тебе, пока мы шли. Если можешь, прости. Ты мечтала остаться в Фаникии, но это не сбудется.
Нуру молчала, и Мараму взял её ладони в свои.
— Я буду тебя просить, — сказал он. — Забери Мшуму, позаботься о нём или выпусти там, где он найдёт пропитание. Я отдам тебе всё, что у меня есть — серебро и медь, кольца и браслеты. Я оставлю тебе дудочку. Если не вернусь, забери всё, возьми быка. Если ты не отыщешь друга и некуда будет ехать, ищи Марифу на Ломаном берегу, за холмистой грядой. Она добра и приютит тебя. Отдашь ей пчелу, скажешь, я боялся и медлил, но сделал, что должен. Попроси за меня прощения.
— А! — воскликнула Нуру, отстраняясь. — Говоришь, ты не думал обо мне, но уже приготовил столько поручений. Ты думал!
— Я думал о себе, — повинился гадальщик, не отпуская её рук. — О себе и о своём. Ты можешь сердиться. Я взял тебя, потому что мне так лучше. Я рад, что не один. Ты можешь быть не рада, но я оставлю тебе серебро…
— Что мне твоё серебро? — вскричала Нуру. — Я сделаю, как ты просишь, но не ради серебра, а потому, что в такой час — если ты не лжёшь, если правда такова — глупо думать об обидах! И я сама хотела в Фаникию. Но мне больно, что ты рассказал лишь теперь. Думал, я испугаюсь и не поеду с тобой? Ты говоришь, видишь больше, но нет, ничего ты не видишь!
— Прости, — сказал Мараму.
— А другое, то, что ты обещал рассказать, помнишь? Что тебе открылось, когда ты играл на дудочке у дома быков и телег?
— Это? Это ничего. Даже глупо о том говорить.
— Лишь бы однажды не вышло глупо, что я не знала! Ты обещал, и ты солгал. Вот как!
Отодвинувшись, Нуру села, обхватив руками колени, и из глаз её покатились слёзы. А сумерки всё сгущались, и Мараму, уронивший лицо в ладони, всё отдалялся — казалось, во тьме он совсем растает, навсегда исчезнет.
Великий Гончар не спал. Он тяжело ворочал глину, мял, и вода текла на город, шумела по крышам, журчала, пролагая пути. Казалось, будто сотни жуков-келеле, сотканных из воды, машут мокрыми крыльями. Воздух промок. Холодный и сырой, он наполнил дом, и в непросохшей одежде стало неуютно, но другой не было.
Мараму встал, притворил дверь, закрыл окно. Деревянная створка скрипнула, и стало совсем темно. Стало тихо. Нуру не слышала шагов и думала, он ещё стоит у окна, но тут рука легла ей на плечо.
— Давай ложиться, — прошептал Мараму. — Когда Великий Гончар растопит печь, я уйду. Может, и тебе придётся идти. Это спокойная ночь, нужно спать.
Поправив подушки, он лёг, притянул её к себе, обнял, погладил по волосам.
— Рассказать тебе сказку? — спросил он негромко.
— Расскажи, — согласилась Нуру.
— Что же… Всё началось много жизней назад. Братья Великого Гончара сделали людям подарок. Они думали, для добра. Но люди понимали добро по-своему и разгневали богов. Раудуру грозила беда, и каждый встретил её как умел. Одни искали виновных, другие — забвения…
— Я знаю эту сказку. Вы прогневили своих богов, а гнев дошёл и до нас! Море вышло из берегов, и ущелье обрушилось — некуда было бежать, негде искать спасения! Это случилось давно, но у нас помнят и теперь. Кто хотел уйти по морю, погибли, их лодки разбило. Кто бежал через ущелье, тех настигли камни. И были те, кто укрылся в храме, моля Великого Гончара о защите — и он защитил! Камни не докатились до них, и вода не дошла. Когда буря затихла, они вышли, спасённые, но потерявшие всё, и им пришлось хоронить тех, кого любили, и возводить поселение на руинах старого! Знают об этом на ваших берегах?
— Я слышал, — ответил Мараму, — но сказка не о том.
— Это не сказка! — возразила Нуру. — Был голод, и тяжкий труд, и слёзы. Мой дед был тогда ещё мальчиком. Он знал времена, когда ели один только суп из варёной рыбьей чешуи, потому что рыба шла на обмен — день за днём, день за днём! За что страдали люди наших земель?
— Мне жаль их, но всё могло кончиться хуже. Слышала ты о троих, которые всех спасли?
— Слышала, и только их мне жаль, ведь им пришлось расплатиться за чужие грехи. Боги взяли их жизни взамен остальных, и, говорят, эти трое страдали за каждого и вынесли такие муки, что страшно и думать о том. Из уважения к жертве, я слышала, примирились наместники ваших земель.
Гадальщик тихо рассмеялся.
— Было не так, — сказал он. — Я расскажу тебе. Трое пошли: дочь вождя — много жизней назад её предки дали клятву богам и получили дар. Музыкант — он украл этот дар, не зная, что вора ждёт проклятие. Третьего же вели не клятва и не проклятие, а дружба и любовь. Трое были готовы принять смерть или то, что страшнее смерти, но боги пощадили их. Может, богам нужна не жертва, а лишь готовность её принести? Кто знает…
— Ты думаешь о себе? — спросила Нуру, догадавшись. — О том, что поплатишься жизнью за дурные вести?
— Думаю, — сознался Мараму. — И надеюсь, что боги защитят. Я не готов жертвовать собой. Боюсь, оттого они и возьмут полную цену.
— Вот о чём стоило просить в храме — о помощи! Что же ты раньше не сказал? Если те, кого ты боишься, рождены злом и несут зло, Великий Гончар поможет!
— Об этом я и просил.
— Так эти трое остались живы? Откуда ты знаешь о том?
