— Покурить дайте, — попросил он немного погодя и, выругавшись заплетающимся языком, вздохнул: — Эх, как не хочется помирать, братцы! Только добились волюшки и вот…
Красногвардейцы засуетились, доставая кисеты. Анисим быстрее всех свернул цыгарку, раскурил ее, сунул в рот товарища.
Собрав последние силы, Максим затянулся. Едкий дымок подействовал на него возбуждающе. Максим вдруг забеспокоился, застонал, торопливо стал расстегивать одеревенелыми пальцами воротник суконной рубахи. Все так же умоляюще смотрел на товарищей, словно просил помочь ему.
— Чего тебе, Максюша? Душно, что ль? — спросил Анисим. — Давай, расстегну…
— Скорей… братцы… скорей… — задыхался Максим.
Анисим рванул воротник, пуговицы отлетели. Слабеющей рукой Максим стал шарить за пазухой и наконец вытащил оттуда подвязанный на веревочке рядом с железным крестиком почернелый от пота мешочек.
Сделав последнее усилие, он сорвал его со шнурка и, протягивая боевым друзьям, по-детски беспомощно кривя губы, торопливо зашептал:
— Вот, братцы… Бабка навесила еще маленькому… чтоб счастливому быть…
Склонив набок голову, Максим беспомощно водил глазами.
— Будь оно проклято, это счастье, ребята! Возьмите его. В огне спалите — так, как оно меня спалило…
Войны молчали, угрюмо потупив головы.
Анисим чувствовал, как постепенно тяжелеет тело Максима, как все слабее становится его дыхание.
— Ну, вот и царствие небесное рабу божию Максиму. Еще один крутий отвоевался, — сказал Малахов. — Лука, сбегай, доложи командиру, — и, обернувшись к Анисиму, добавил: — Так-то, Анисим Егорыч. А ну, дай-ка сюда Максимова счастье — какое оно…
Повертев в руке талисман, Малахов с пренебрежительной улыбкой вернул его Анисиму, сказал:
— Действительно, чепуховина. И носил же человек… Эх, темнота наша рыбальская! Верили люди, что счастье можно, как щуку, поймать. Дед мой тоже на рыбальство ехал, какие-сь кости в шапку зашивал. А всю жизнь в одних шароварах ходил да гнилой сеткой раков ловил. Нет, братцы, счастье надобно пулей добывать, как искру из кремня! Вот как!
Анисим разорвал мешочек. Труха, птичьи перышки, рыбья чешуя высыпались на ладонь.
«Вот оно, счастье…» — подумал Анисим и горько усмехнулся.
11
Утром партизаны уложили тело Максима на низкие рыбацкие сани, чтобы отправить в хутор. Они торопились: за станицей и на левом берегу Дона наперебой выстукивали пулеметы. Начался обстрел белогвардейских частей, засевших на подступах к Ростову, у полотна железной дороги.
Яков Малахов выпросил у казачки кусок кумача, разорвал на широкие ленты, обвил ими перекладины саней. Максим лежал словно в огромной, увитой кумачом траурной раме, костлявый и длинный, одетый в полушубок, в надвинутом на желтый лоб треухе. Длинные ноги его, обутые в стоптанные сапоги со стертыми подковками, свисали с саней. Черные руки покоились на впалом животе.
Редкие снежинки, лениво кружась, падали на восковое лицо Максима и не таяли, а оседали на бороде и ресницах холодным прозрачным пухом.
Малахов первый натянул на озябшую голову шапку. Красногвардейцы, избегая глядеть друг на друга, проводили сани до ворот.
Возница подхлестнул лошадь. В это время пулемет затрещал совсем близко, в морозном воздухе тоненько и злобно на ныли пули. Подхватив винтовки, бойцы побежали со двора.
Особая красногвардейская дружина, в большинстве своем состоявшая из горловских шахтеров, должна была двигаться по правому берегу Дона, чтобы, завладев железнодорожным мостом, отрезать путь к отступлению белых на Батайск.
Уныло хмурилось над левобережьем Дона пасмурное небо. Пригородные глинистые балки с серыми хребтами сугробов и сам город, громоздившийся на взгорье, были окутаны зловещей мглой: от этого день напоминал тяжелые осенние сумерки. В балках вспыхивал клекот пулеметных очередей, тяжко бухали бомбометы. Иногда наступало напряженное затишье; мгла, казалось, становилась еще синей и угрюмей, и вдруг где-либо за пустынным бугром раздавался орудийный удар, эхо его тяжело катилось по настороженному, белому от снега займищу.
Анисим Карнаухов и Яков Малахов вместе с цепью осторожно пробивались по железнодорожному откосу вдоль донского берега. Неожиданно из котлована моста четко застучал вражеский пулемет. Низкорослый, похожий на подростка красногвардеец не успел отбежать за прикрытие, упал. На мгновенье Анисим увидел его старенькую, вымоченную окопной сыростью шинель, белобрысую вихрастую голову с кровавой точкой на виске.
Резкий крик оглушил Анисима:
— За мной! Вперед, братиш-шки!
Анисим узнал выбежавшего из-за железнодорожной насыпи матроса Трушина, вскочив, кинулся за ним.
Резкий толчок отбросил левую руку Анисима. Под рукавом ватника стало мокро, но Анисим тут же забыл о ранений. Он знал, — белогвардейские пулеметчики прятались под мостом. Если пробежать короткое расстояние по железнодорожному полотну, то можно напасть на них сверху.
Сделать это казалось очень легко. Анисим потянулся рукой к гранате. Он с нетерпением ожидал случая пустить ее в дело и часто вспоминал, как хорошо послужила такая же жестяная штучка в решающую минуту рыбацкого мятежа.
Анисим, выбежал на полотно, бросился к мосту. Пули взрывали под его ногами мерзлый балласт, четко вызванивали о рельсы. Расстояние до моста быстро сокращалось. Полотно было безлюдным, на нем скрещивались пули обеих сторон.
Не добежав до моста шагов девять, Анисим метнул гранату под мост и упал, прижавшись лицом к оснеженной земле. Из-под моста вырвался столб снега, что-то тяжелое и тупое ударило в спину. Пулемет замолчал. Слабые, казавшиеся очень далекими, разноголосые крики «ура» послышались справа.
Вскочив, Анисим увидел впереди себя широкую спину Трушина.
Матрас стрелял из маузера под мост, не переставая при этом ругаться. Потом он и Анисим сбежали вниз… Возле пулемета лежали двое юнкеров. Шинель на одном из них, тлея, дымилась. Другой, с обындевелым пушком на губе и отвисшей окровавленной челюстью, слабеющей рукой направлял наган на матроса. Трушин выстрелил ему в голову. Вода в кожухе пулемета еще кипела, выбрасывая пар.
Широкое лицо матроса, обрамленное густой каштановой бородой, было бледным, рот судорожно подергивался.
— Ну и молодчага ты! — хлопнув широченной ладонью Анисима по плечу, сказал матрос. — Здорово, ты их накрыл! Какой части?
— Сводной дружины, — ответил Анисим, тяжело дыша.
— Ай, братишка! Ну и парень!..
Трушин выхватил из-за пояса новенький наган, подбросив его на широкой ладони, точно любуясь им, протянул Анисиму:
— Держи! За боевое отличие дарю тебе, братишка! От помощника Сиверса, моряка Балтийского флота, понял? Бери!
Анисим взял револьвер, бережно засунул за пазуху ватника.
Трушин, заметив на рукаве Анисима кровь, спохватился:
— Э-, братишка, ты ранен… Давай, перевяжу.
Достав из кармана бушлата пакет с бинтом, Трушин ловко перевязал руку Анисима повыше локтя.
Они вылезли из-под моста. Красногвардейские цепи успели уйти далеко вперед. Винтовочная стрельба становилась все реже и глуше, удаляясь в сторону города.
— Ну, братишка, ты можешь топать дальше? — спросил Трушин.
Анисим пьяно кивнул головой. Трушин добродушно и вместе с тем покровительственно подмигнул ему. Зачерпнув в горсть снега и запихивая его в пересохший рот, Анисим бросился вслед за матросом догонять красногвардейские цепи.
12
День все еще хмурился, когда советские войска вошли в Ростов, Но невзрачная погода не могла омрачить радостного настроения рабочих. Они толпами выходили навстречу своим избавителям.
Уже сутки Темерник и Олимпиадовка были в руках местных большевиков. По опустошенным улицам и переулкам бродили остатки озверелых корниловцев, из-за каждого угла встречали красногвардейцев обстрелом. Из окон многих домов все еще сыпались пули, слышался звон разбиваемых стекол.
Дружина, в которой сражались Анисим и Яков Малахов, заметно поредела; свернутой колонной она проходила станционные пути. Пробежали пустынный вокзал. Широкие выбитые окна дышали холодом разрушения. В первом классе — едкий запах пороха, горелого тряпья. На грязных плитах пола — обломки мебели, вороха расстрелянных гильз, пулеметных лент.
На привокзальной площади — опрокинутые извозчичьи экипажи, двуколки, тачанки, снарядные ящики. Стаи ворон с шумом поднялись с площади, закружились с голодным карканьем в сумрачном небе.
Перед мостом через зловонную речушку Темерник колонна остановилась. У моста на трамвайном столбе покачивался человек. Подавляя в себе дрожь, Анисим подошел. Столб был невысок, ноги повешенного болтались на сажень от мостовой.
Это был пожилой мужчина, одетый в ластиковую засаленную блузу и такие же потертые на коленях, запачканные столярным клеем штаны. Круглая голова отсвечивала иссиня-белой лысиной, от нее обегали к затылку жидкие седоватые волосы. Длинные руки свисали вдоль рыхлого, по-старчески тучноватого тела. На костлявых пальцах Анисим в одно мгновенье разглядел знакомые пятна лака. Это был Иван Игнатьевич…
