– Два без козыря, – как можно спокойнее произнес он.
– Три пики, – бесстрастно откликнулся Кембель.
– Четыре червы, – отозвался Пущин. Немного помедлил и повысил игру на малый шлем, то есть на двенадцать взяток.
Кембель, у которого на руках находились почти все пики, начиная с короля, не хотел уступать игру. Он сделал небольшую паузу и вдруг совершенно бесстрастным голосом объявил большой шлем в пиках. Пущин тоже раздумывал, внутренний голос подсказывал, что нужно рисковать – сейчас или никогда, тогда он торжественно и весомо произнес:
– Большой шлем в бескозырях!
Кембель покраснел, на лбу высыпала испарина. Он явно рисковал, назначая ставку, и не знал, радоваться или нет такому обороту дела. Теперь одна надежда на прикуп, все взгляды устремились на банкомета. Тот торжественно открыл карту – это был туз пик!
Все бросились к Пущину с поздравлениями.
– Как не в войне, а в мире брали лбом... – произнес кто-то фразу Чацкого из грибоедовской комедии, и все вокруг радостно рассмеялись. Кроме, конечно, англичан.
Проигрыш Кембеля оказался довольно значительным, и он попросил небольшой отсрочки. Пущин поморщился и буркнул:
– Когда идет война, играют на чистые, а не на мелок...
Грибоедов дернул его за мундир – пощади, дескать, британца. У него были какие-то свои соображения, и Пущин нехотя отступился, дал должнику две недели. Правда, на слово не поверил и потребовал расписку.
Как раз в это время пришлось возобновить мирные переговоры, и Грибоедов поспешил в Дейкарган. Наш представитель Вальховский сообщал из Тегерана, что наконец-то был принят шахом. Тот вел себя любезно, говорил, что война начата против его воли пограничными начальниками, но сам он желает дружить с русским императором. Обещал не затягивать с подписанием мира и высылку денег ускорить, нужно только подождать несколько дней. Сам Вальховский в кратковременную отсрочку не верил и высказывал предположение, что шах, медля с высылкою денег, рассчитывает на какие-то новые обстоятельства и что хорошо было бы предупредить его решительным ультиматумом.
Опытный дипломат, он нутром чувствовал обострение обстановки вокруг шахского престола. Аббас-Мирза по-прежнему придерживался неуступчивой позиции, на сцене появился и другой сын шаха – Хасан-Али-Мирза. Вступив в Тегеран с 8-тысячным войском, он начал призывать к продолжению войны и выступать против разбазаривания казны: «Я скорее умру, чем позволю неверным вывезти хотя бы червонец». Однако главная и самая весомая опасность пришла из Турции.
Незадолго до этого, 20 октября 1827 года, турецкий султан отказался от условий прошлогодней Аккерманской конференции. Тогда России отошел ряд черноморских городов, в частности Сухум, определилась разграничительная линия по Дунаю, а русским торговым судам предоставлялось право свободного плавания в турецких водах. Теперь же, рассчитывая на поддержку Великобритании и Франции, султан призвал к «священной войне» против России. И хотя между Турцией и Персией сложились далеко не дружественные отношения, турецкий правитель рассчитывал, что шах тоже откликнется на этот призыв. Английская миссия в Персии всячески содействовала такому намерению и, создавая видимость прекрасных отношений с русскими, убеждала шаха и его окружение в необходимости продолжения войны. Вот уж действительно – делала хорошую мину при плохой игре.
Все эти обстоятельства сломали нерешительного шаха, и он попытался поиграть в воинственность. Уже готовящийся к выходу из Тегерана транспорт с деньгами был задержан, а к Паскевичу явился очередной шахский представитель с заявлением, что, если русские немедленно не уберутся за Аракс, шах не заплатит денег и не ратифицирует договор о мире.
Надежды на скорое завершение переговоров растаяли, и Паскевич разозлился. Ведь в своих отчетах государю он докладывал об их успешном продвижении и скором окончании. Теперь каждый день промедления вызывал у него особенное раздражение. Близились холода, оставлять войска зимовать в суровых условиях Армянского нагорья с его безлюдными просторами – значит обрекать их на незаслуженные страдания. Но и поступаться достигнутым не хотелось. Услышав новое заявление шаха, Паскевич даже не захотел его обсуждать. Новые переговоры не продолжались и десяти минут. «Деньги или война!» – воскликнул Паскевич и вышел, не сочтя нужным тратить время на пустую болтовню.
Русские войска стали готовиться к тому, чтобы продолжить военные действия.
Не дремали и наши дипломаты. Было ясно, что между агрессивным заявлением султана и коварным поведением персидских правителей существует взаимосвязь. Ее следовало найти и разрушить, в противном случае Россию в этом регионе могут ждать большие неприятности. Грибоедов нечасто прибегал к помощи родственных связей, но теперь было не до гордости. Он явился перед Паскевичем и изложил свои соображения. Тот поморщился. Представителям Министерства иностранных дел, как и самому Нессельроде, он не слишком доверял, считая их чванливыми, далекими от реальной жизни деятелями. Исключение делал только для Грибоедова и то, когда тот не касался дел своего ведомства.
– Так чего ты хочешь, Александр Сергеевич?
– Турки должны послать к персам своего представителя для переговоров о совместных действиях. Следовало бы воспретить их встречу.
– Только и всего?
– Этого немало. Sublata causa, tolitur effectus – устраните причину, пройдет и следствие.
Паскевич покачал головой.
– Удивляюсь господам штатским, все-то у вас просто: найти и воспретить. А где искать? Все равно что иголку в стоге сена. И что это даст?
– Ваше превосходительство знает, что персы деморализованы и не способны к решительному сопротивлению. Соглашение с турками – не более чем жест отчаяния, они примут все наши условия, если только лишить их этой надежды. Ну а где искать, наши офицеры немало в том преуспеют, да и путей-дорог немного, а скоро, когда все занесет снегом, и вовсе не останется.
Паскевич немного побурчал насчет все тех же штатских, которые лихо передвигаются на бумаге, но все же распорядился выделить в распоряжение Грибоедова батальон Челяева с непременным обязательством докладывать ему о каждом шаге.
Челяев держал своих людей в полной готовности. На случай внезапных выходов у него все было предусмотрено, начальство еще только подумывало, как он уже делал необходимые разнаряды: кому идти и что с собой брать. А на вопрос о времени выступления отвечал всегда одинаково: нужно слушать барабанщика, он-де укажет. Правда, ныне направление и час выступления следовало еще определить.
На очередном клубном собрании, когда во дворце появился Кембель, Пущин вместе с Грибоедовым подошел к нему и напомнил о долге. Тот пробормотал извинение за задержку, ссылаясь на то, что пока не получил запрошенных денег. Кредиторы отговорок не приняли, напомнили о законах чести и пригрозили Кембелю большими неприятностями. Его и без того румяное лицо раскраснелось, хоть блины пеки. Стал умолять о милосердии и отсрочке. Пущин показал расписку:
