Пошли новые истории, все такого же плана, как Господь служивому человеку помогает, угомонились только к полуночи, и то потому, что Челяев приказал стихнуть. Всех уложил спать, а сам остался на дежурстве и казака взял в помощь, чтобы костры поддерживать. За работой время быстро идет, хотя к утру сон стал одолевать. Казак так и сяк, дозвольте, дескать, за сменой послать. Челяев посмотрел на него и нахмурился. Спрашивает:
– Ты Петр Соколов?
– Так точно, ваш-бродь.
– Я слышал, ты жену в станице оставил, верно? – Казак подтвердил. – А когда при жене состоял, просил смены?
– Никак нет.
– Так для тебя жена важнее службы?
– Никак нет, ваше высокоблагородие, служба поважнее.
– Ну так и служи!..
Скоро, однако, Челяев решил прилечь, а вместо себя оставил Корнеича. Старик явился бодренький, свеженький, пары часов ему оказалось вполне достаточно. Спрашивает у казака: чего, дескать, зажурился? Тот уж и не знает, что сказать – спать охота и башка не варит. Кое-как передал свой разговор с начальником.
– У тебя, кажись, турчанка в женах и ты язык ихний знаешь.
Петр пожал плечами.
– Что ж с того?
– А то, что ныне будешь нам оченно нужен и велено тебя пуще ока беречь. Мы с утра воевать начнем, а тебе спать велено. Как турка побьем, придется с ним тары-бары устраивать, тут твой черед и придет, понял? Ну иди отдыхать, да чтоб без дураков, нам от тебя голова ясная нужна.
Лег казак у костра и сразу же затих, как умер. А утром дозорные сообщили о движении по дороге большого отряда. Все решили: не иначе как турки, значит, надо готовиться к бою. Хотели было вступить в переговоры и уговорить их на сдачу. Мы-де с посольским народом не воюем и крови его проливать не хотим. Но те на показанный белый флаг ответили стрельбой и переговорщика нашего поранили. Странное какое-то посольство. Корнеич первый засомневался и сердито проговорил:
– Ишь, собачьи дети, не иначе как курды!
– Почему думаешь, что курды? – спросил Челяев.
– Дак пуля, смотрите какая, настоящая курдская: короткая, толстая и без оболочки!..
Челяев посмотрел и удивился: невиданное это дело, чтобы турецкое посольство курды сопровождали. Но, как ни удивительно, воевать надо, с курдами переговариваться – зря время терять. Стал он располагать своих в цепь и готовиться к отражению атаки. Дело казалось нестрашным: глубокий снег будет препятствовать стремительной атаке, а стреляют курды плохо, не в пример нашим, так что Бог поможет, ныне он на нашей стороне. Вот только где же посольство? Хорошо, если пошло другой дорогой, там, где остальная часть отряда, Болдин его остановит. А если нет, если каким-то образом проскользнуло мимо? Тогда выйдет скверно, тогда позора не миновать. Кликнул Корнеича.
Тот в это время решил испытать ружья, что наши посольские получили от англичан. Вручил одному из застрельщиков и приказал сбить курдского командира, который красовался на белом коне.
– Далековато будет, – засомневался солдатик, – шагов четыреста.
– Я тоже так соображаю, что не больше.
– А как нащет ихнего прицела? Я, Иван Корнеич, его не знаю.
– Вот дурень-то! Прицел обнаковенный: вот одна точка, вот другая, третья, четвертая... Это, должно, и есть четыреста шагов. Валяй!
Раздался выстрел – курдский предводитель свалился в снег.
– Ну молодец, недаром нашивку за стрельбу носишь...
Курды завизжали и бросились к своему предводителю. Корнеич со знанием выполненного долга произнес:
– Теперича и нам к начальству можно, курд более не полезет.
Челяев недовольно попенял ему за задержку.
– Виноват, ваше высокородие, задор времени не знает, зато теперь, когда жальце вынули, и курд утихомирится.
Точно, огонь с их стороны почти прекратился, и наши двинулись вперед. Если бы не глубокий снег, живо бы их догнали, а так, покуда выбирались к дороге, основную силу упустили. Хотя бывает, печаль ноги вяжет, некоторым из них не удалось далеко уйти, в том числе и знаменщику. Его живо доставили Челяеву, только без особой прибыли, тот говорить не захотел ни по-своему, ни по-нашему, только глазами зыркал, ровно спутанный волчонок. Ну с ним возиться не стали, зато знамя пригодилось.
Челяев приказал Корнеичу, взяв в помощники Петра Соколова, идти к Болдину, сообщить ему об одержанной победе и знамя показать, пусть-де и он постарается, глядит в оба и посольство не пропустит.
В отряде Болдина события развивались более мирно. Деревня, в которой остановились на ночлег, оказалась многолюдной, места хватило всем. На воле оставались только часовые да высланные окрест разведывательные дозоры. Поэтому встали позже, со светом. После скудного завтрака столпились между убогими, заваленными снегом саклями, ожидая указаний начальства. Солдаты стояли вперемешку с казаками, кто в полушубке, кто в шинели поверх черкески, кто в теплой вроде кучерской поддевке. На головах такой же разнобой – папахи, серые, черные, бурые, мохнатые, гладкие, высокие, низкие... Вид совсем не парадный, слава богу, нет рядом Паскевича, не обойтись бы командиру без строжайшего выговора.
День выдался солнечный, хотя и морозный, к терпеливому ожиданию никак не располагал. Общее напряжение так и чувствовалось в воздухе, хотя зримо вроде бы все спокойно: говорили негромко, сворачивали самокрутки и смолили безбожно, сизый дым так и вздымался к синим небесам. Наконец дверь одной сакли со скрипом отворилась, оттуда вырвался столб смрадного теплого воздуха и кизячного дыма, а из него – урядник.
– Ну, чаво переминаетесь, словно голодные вороны! Живо по местам, щас господа офицеры выйдуть!
Отряд быстро построился, побросал цигарки. Слышно только, как храпят и нетерпеливо стучат копытами озябшие кони да звякает котелок о перекинутое через плечо ружье.
Но вот скрипнула дверь сакли, и из темноты вынырнул Болдин.
– Все готово? – обратился он к почтительно вытянувшемуся уряднику.
– Так точно, ваш-бродь, все в справности!
Болдин вышел на середину строя и громко заговорил. Мороз проникал в глотку, дыхание вырывалось белым паром, но командиру нельзя показать слабость.
– Друзья! Дозорные сообщили, что турки в трех верстах отсюда. Людей у них немного, чуть поболе нашего, ну да нам не впервой бить врага и меньшим числом. Главное – поспешить и встать у них на пути. Догонять будет труднее. Потому вздохнули, плечи развернули и марш-марш вперед, останавливаться не будем, пока не займем позицию. Все ясно? Ну, с Богом!
Болдин снял папаху и истово перекрестился, он чувствовал себя уверенно. Время на молитву тратить не стали, просто осенились крестом и тронулись в путь. Под ногами ни дороги, ни тропы. Бесконечное снежное море с застывшими волнами-холмами. Ни следа жилья, ни кустика, ни дерева; одни покрытые белым саваном утесы и глыбы. Хорошо, что впереди опытные проводники из местных жителей, они каким-то неведомым чутьем выбирали правильное направление. А идти все равно тяжело. Лошади утопали в снегу и тех, кто шел впереди, приходилось часто сменять. Искрящийся на солнце снег слепил глаза, смотреть было трудно и больно.
