Логики Касьянов придерживался при этом примерно следующей: Базаров психбольной, а с такими любые следственные игры в кошки-мышки бессмысленны. Возможно, вскоре случится так, что он в силу своего болезненного состояния вообще перестанет понимать смысл происходящего и реагировать на вопросы следователя. А поэтому надо торопиться. Тактика лобового допроса, конкретизация тем, интересующих прокуратуру, приемы беседы с психически больными в моменты их «просветления» известны любому следователю. Изощряться в дедукции, устраивать тактические ловушки, пускать в ход многозначительные намеки и недомолвки во время беседы с ненормальным — пустая трата времени и сил. Надо стремиться получить побыстрее хоть какую-то информацию, пока подозреваемый «в себе», и закрепить его показания косвенными доказательствами по делу. Может, конечно, случиться неприятность: подозреваемый сразу же замкнется, откажется отвечать, и тогда…
Так и получилось. Монолог Касьянова Базаров выслушал внимательно и молча. Ему показали кадры задержания, фотоснимки с мест происшествий. Он сидел перед следователем и Колосовым в наручниках, перебирать фото ему было не слишком удобно. Колосов ему помог. Шевелиться начальнику отдела убийств тоже было не слишком сподручно: рентген в главковской медсанчасти выявил трещину в одном из ребер — результат базаровского удара ногой. Дышать Колосову было трудно, ходить еще труднее — врачиха туго перебинтовала ему грудь. Но не присутствовать самолично при всех перипетиях этого чертова дела Колосов уже просто не мог. Бог с ней, с трещиной, — потерпит! Адаму вон все ребро удалили, чтоб подругу жизни создать, — ничего, мужик терпел.
Выслушав настойчивые советы следователя «облегчить душу и признаться в убийствах», Базаров только плечами пожал: он не понимает, о чем речь. И почему его спрашивают о Лизке Гинерозовой? Где она? Он не только не понимает, но и мало что помнит… Может быть, ему напомнят кое-какие детали?
Это и была, по мнению Колосова, главная ошибка Касьянова: он пошел навстречу Базарову, А надо было сразу же прекратить допрос. Но Касьянов человек упрямый — не терпел, когда им командуют. Кое-какие детали происшедшего с Антиповым, Яковенко и Соленым он Базарову «напомнил». Тот слушал словно бы даже с интересом. Но когда речь вновь зашла о гражданке Гинерозовой, Степан совершенно спокойно заявил, что он закон знает, ему, мол, с момента задержания полагается защитник, и без его участия на допросах он не собирается выслушивать их «лживые, провокационные и клеветнические обвинения». Короче, ОН ЗАМОЛЧАЛ. И снова в его поведении вроде бы не было ничего из ряда вон выходящего. Отказывается отвечать на вопросы, не признает вину, адвоката требует — что ж удивительного?
Каждый второй зек так себя ведет. Признаются-то только совсем пропащие недоумки.
Вел он себя тихо, глаз прямо не поднимал, словно от скромности. Словно это и не он рвался из рук оперативников всего сутки назад, хрипел, выл, кусался и крыл всех матом как одержимый. На ночь Базарова оставили в камере тоже без соседей. Колосов ожидал Халилова, тот был пока занят по другим делам — октябрьским. Только ему он мог доверить работу с таким опасным фигурантом. Наутро начальник ИВС доложил, что с «подследственным из пятой камеры» что-то не так. Они пошли взглянуть. Базаров абсолютно голый (его одежда была разорвана, располосована — пришлось звонить адвокату, чтоб передал родственникам принести смену), сидел в углу камеры в позе лотоса. Отрешенный, спокойный, бесстрастный. Но… все руки его были в крови искусаны.
Когда приехала «Скорая» и врач попытался оказать ему первую помощь, он вел себя покорно, хотя по-прежнему взгляд его был отсутствующим.
Прошла неделя. И все снова вроде бы вошло в норму.
Приступы с членовредительством более не повторялись. Однако молчанка на допросах продолжалась. За это время следствие кое-что получило в свое распоряжение — и весьма существенное, по мнению Касьянова. В Отрадном, на даче в Уваровке, на квартире близнецов на проспекте Мира и на «съемной» квартире Степана в Строгине были проведены тщательные обыски. На даче и в Отрадном была найдена его одежда: два рваных хлопчатобумажных спортивных костюма.
Первичный экспресс-анализ выявил на них обильные следы крови.
Биологическую экспертизу крови в МОНИКИ[6] назначили на восемнадцатое июня — раньше очередь не позволяла. Но для Касьянова, казалось, эта улика стала решающей. В виновности Базарова он практически не сомневался. Даже если группы крови на одежде Базарова не совпадут с группами крови Яковенко, Антипова, Соленого, то… А кто сказал, что у психа были только эти три жертвы? А не пять, не десять?
Люди сейчас пропадают каждый день.
Колосов за эту неделю тоже постарался узнать кое-что новое. Он общался с родственниками задержанного — с его братьями, Дмитрием и Иваном. Дядя Валерий Кириллович, как оказалось, сразу же после похорон брата вылетел вместе с женой за границу, а маразматическая девяностолетняя бабка и старая домработница в счет не шли — заливались слезами и лепетали: «Степочка наш… мальчик дорогой…» — и все в таком роде.
Обе беседы с Базаровыми Колосов помнил чуть ли не наизусть. И обеими остался недоволен. Дмитрий добивался встречи с правоохранительными органами сам. Вообще у Колосова, наблюдавшего чувствительного хлыща — для себя он звал этого парня только так, хотя особой антипатии к нему не испытывал, создалось впечатление, что Дмитрий давно уже готов к тому, что события с его братом-близнецом сложатся именно так.
Известие об аресте Степана он воспринял внешне спокойно. Колосов приехал в офис нефтяной компании, что в Гнездниковском переулке, и вызвал Дмитрия в вестибюль по внутреннему телефону охраны. Дмитрий спросил, при каких обстоятельствах задержан Степан. Колосов не стал скрывать.
Ответил и на вопрос, в чем тот подозревается: в убийствах, а также «ну, скажем, в исчезновении гражданки Гинерозовой».
Дмитрий тут же заявил, что адвокатом у брата будет некий Альфред Маркович. Фамилия и известность этого адвоката были таковы, что Колосов понял: либо клан Базаровых давно уже пользуется услугами этого светила защиты в качестве семейного адвоката, либо… либо Дмитрий сам давно уже подготовил для брата этот запасной аэродром, подозревая, что рано или поздно возникнет потребность в квалифицированном и именитом защитнике.
Проблемы насчет недуга, которым страдал Степан, Дмитрий предложил Колосову обсудить, и как можно скорее, и даже обещал сразу привезти все медицинские документы и пригласить врача, наблюдавшего Степана после перенесенного трихинеллеза во время лечения в НИИ мозга.
Складывалось впечатление, что Дмитрий охотно идет навстречу следствию и может ответить на любой вопрос, интересующий Колосова и его коллег. Но Никита помнил предупреждение Кати насчет особых отношений между близнецами.
И вскоре ему пришлось на личном опыте убедиться, что помощи в изобличении Степана от его брата ждать не приходится. Правда, и это было вполне обычным явлением. Кто из близких родственников даже таких чудовищ, как Чикатило, Головкин или Сливко, хоть чем-то добровольно помог следствию? Даже таких монстров родственники старались выгородить, обелить, представив не волками, а овцами, заблудившимися в трех соснах своих болезней, инстинктов и страстей.
Не очень-то доверяя искренности хлыща, Колосов отложил беседу с ним до детального изучения истории болезни Степана Базарова и консультаций по этому вопросу у специалистов Института им. Сербского, где в самом ближайшем будущем «оборотня» ждала стационарная судебно-психиатрическая экспертиза.
В собирании материалов на Степана Базарова Колосов полагался на его младшего брата Ивана, он не забыл, с какой злостью этот парень отзывался о своих старших братьях. Но и эта приватная беседа получилась немного не такой, какой представлял ее себе Никита.
Они сидели в кабинете Колосова в здании Главка в Никитском переулке. В тот день начальник отдела убийств чувствовал себя особенно плохо: ребро давало о себе знать — каждое движение отдавалось ноющей болью в боку. А по телевизору, как назло, шли рязановские «Старики-разбойники», и дурацкая фраза о «бандитской пуле» доводила Никиту почти до белого каления. Когда с поста на проходной доложили, что Иван Базаров явился по повестке, Колосов выключил телевизор и с остервенением швырнул пульт на стул.
Иван тоже был хмур, как туча. С момента их первой встречи в ночь смерти Владимира Кирилловича он словно еще больше похудел и осунулся. Бледный, хрупкий мальчишка.
Взгляд угрюмо уперт в пол — в глаза начальнику отдела убийств он явно смотреть не желал. На вежливое, миролюбивое предложение «рассказать о брате» парень отделался коротким, еле процеженным сквозь зубы ответом: